– чувство, состояние неудовлетворенности от чего-либо несбывшегося; утрата веры в кого или что-либо.

Наедине с собой мы обычно судим людей по самим себе. То, чего я не прощу себе, в глубине души я не прощу и другому. То нехорошее, на что я внутренне готов сам, я – опять же внутренне – позволю и другому. Это указывает на то, что у меня не выработаны, не развились, не вошли в мою плоть и кровь нравственные идеалы, я живу без точных мерок добра и зла.

Но вот они, эти мерки, у меня есть. И они же влияют на те требования, которые я – не обязательно громогласно – предъявляю к окружающим.

А мои требования могут быть не только умеренными, но и неоправданно низкими или чересчур высокими, подавляющему большинству непосильными. В этом последнем случае следует говорить и о чрезмерной требовательности к окружающим, о слишком уж нетерпеливом желании увидеть всех идеальными. Оно знакомо, в общем, если не каждому, то очень многим и главным образом в отрочестве и ранней юности. Оно и обозначается словом «разочарование».

Вот как передается это состояние в одном из лучших романов двадцатого века – «Жан-Кристоф» Ромена Роллана. «К чему бороться? – вопрошал себя на пороге юности Кристоф, будущий великий музыкант.– Ведь нет ничего, совсем ничего – ни красоты, ни добра, ни бога, ни жизни, ничего живого...» «...Он думал, что это смерть, внезапная, молниеносная. Он думал, что он уже мертв». На самом же деле Кристоф просто, «менял кожу», то есть «менял душу». «И, видя сброшенную душу, сносившуюся и ненужную душу его детства, он не знал еще, что в нем зреет новая душа – молодая и мощная». «В эти часы тоски и страха, – заключает Роллан, – человеческое существо считает, что всему пришел конец. А все только начинается. Умирает одна из жизней. И уже родилась новая».

Но даже и после этого, уже в юности, с новой «молодой и мощной» душой Кристоф пережил полосу «целомудренного отвращения» ко всему и вся, а прежде всего к самым великим любимым композиторам. Он стал безжалостен; «он срывал покров с самых благородных душ без малейшего снисхождения». Мало того что Вагнера он перечитывал «со скрежетом зубовным» – заодно с Вагнером Кристоф осуждал собственный (немецкий) народ. «То была полоса слепого сокрушения идолов, которым он поклонялся с детства. Кристоф возмущался собой, возмущался ими за то, что верил в них так страстно и смиренно».

Итак, полный самых радужных представлений о жизни старших, глубоко уверенный, что прекрасные, совершенные во всех смыслах люди, их порядки и творения – цель давно уже достигнутая, подросток или юноша однажды осознает свою ошибку и впадает в уныние, чувствует себя как бы обманутым, оскорбленным, и у него даже пропадает охота жить. Обычно тут нет ничего страшного: кратковременная болезнь или – можно сказать и так – природная особенность возраста. Ее надо в себе сознавать, помнить, что через это проходишь не ты один, а многие люди во все времена, и тогда быстрее явится спасительное деятельное спокойствие, как произошло это с Жаном-Кристофом.

Родители, а также те, кто работает в школах и детских учреждениях, с давних пор условно делятся на две категории. Одни считают, что детей надо по возможности оберегать от соприкосновения с «грубой прозой» жизни, с явлениями, которые не лучшим образом характеризуют взрослых и установленные ими порядки. Отрицательные впечатления детства и юности, раннее знание теневых сторон действительности могут, дескать, больно ранить незакаленную душу, вызвать пессимизм, парализовать волю, посеять неверие в торжество добра. «Всему свое время, не нужно его торопить» – их лозунг. Как грудному младенцу вредно давать жареное мясо с горчицей, так и подростку открывать глаза на некоторые обстоятельства, касающиеся быта, нравов, истории, общественных проблем. Пусть они, глаза, открываются сами собой, постепенно, без внешнего давления – тогда, мол, будет больше шансов, что светлое восприятие мира выйдет победителем в неизбежней и естественной борьбе противоречивых наблюдений и впечатлений.

Другие, наоборот, уверены, что ни от каких впечатлений и знаний, будь они самыми тяжелыми, детей оберегать не надо.

Стеклянный колпак или башня из слоновой кости не лучшее, по их мнению, место, где можно вырастить личность, подготовленную к усеянным не только розами, но и шипами дорогам жизни. Не ждать, когда подросток сам увидит ту или иную безобразную картину и задаст «опасный» вопрос, а брать его за руку и вести к таким картинам, подсказывать ему такие вопросы и тут же на них отвечать. Тогда, кажется им, у человека будет больше шансов избежать потрясения от первого же столкновения с реальностью и следующего за ним разочарования, он будет трезв и духовно крепок.

Конечно, между этими двумя крайними позициями было и есть много промежуточных.

Но что любопытно! И сами подростки, вокруг которых и ради которых из века в век взрослые ломают копья педагогических воззрений, тоже не остаются безучастными и ничего не подозревающими свидетелями этих баталий. Они тоже условно делятся на две категории – на тех, кому приятнее до поры до времени жить тепличным растением под стеклянным колпаком, и на тех, кто стремится в открытое, бурное море жизни.

Бояться разочарований не надо. Важно только отдавать себе отчет в опасностях, которыми может быть чревато не в меру острое обличительное настроение, направленное в «разочаровательный» период жизни на окружающих. В таком настроении часто преувеличивают действительные недостатки, не говоря уж о мнимых. Развивается замкнутость, угрюмость, грубость, а главное – вот самая большая опасность! – опускаются руки. Если, мол, все кругом плохие, то зачем мне быть хорошим – добрым, трудолюбивым, принципиальным?.. Или наоборот: разочарование в других приведет к безоглядному очарованию собой, сделает тебя спесивым, нетерпимым, неким ходячим молчаливым укором всему и вся. Стоит ли, однако, доказывать, что в момент, когда человек сам себя причисляет к лику святых, он оказывается так же далек от совершенства, как и презираемый им жалкий тунеядец?

Опасностей, связанных с юношеским разочарованием, счастливо избегает тот, кто вступает в жизнь не с мыслью пожинать приготовленные для него сладкие плоды идеальных человеческих отношений, а с мыслью внести свой вклад в общую копилку добра, справедливости и братства, сделать что-то хорошее, полезное не для себя, а для других. Это мысль о твоей личной ответственности за то, чтобы благодаря твоему бескорыстному труду человечество хоть на йоту стало ближе к благословенному идеалу.