«Озверевшая» Марина

Пятнадцатилетняя Марина сидела на самом краешке стула, бросала на меня короткие взгляды и как бы ненароком прикрывала ладонью прыщ на левой щеке. Всем своим видом девушка демонстрировала свое непонимание и с трудом скрываемое раздражение. «Зачем я здесь? — отчетливо читалось на ее простоватом, неумело накрашенном лице. — Мне здесь делать нечего!»

Вера Александровна, Маринина мама, чувствовала себя явно неловко, старалась заглянуть мне в лицо, настойчиво ловила мой взгляд и уважительно повторяла:

— Вы, конечно, понимаете, доктор!.. Вы ведь знаете, доктор, как это бывает… Вы, наверное, много таких видели, доктор…

Я сдержанно сообщила Вере Александровне, что Марину вижу в первый раз, нахожу ее совершенно уникальной и что психолог доктором ни в коей мере не является. После чего попросила обрисовать проблему.

— Совсем девка от рук отбилась! — по-деревенски всплеснула руками вконец смутившаяся Вера Александровна, напомнив мне сцену из какого-то старого кинофильма. Марина взглянула на мать с нескрываемым удивлением и явно с трудом удержалась от какого-то презрительного замечания.

Далее Вера Александровна сообщила следующее.

Марине едва исполнилось шесть лет, когда скончался от рака ее отец, муж Веры Александровны. Жили супруги хорошо, хотя иногда папа злоупотреблял алкоголем и уходил в непродолжительные, но мощные запои. Во хмелю был тихим, добрым и подолгу серьезно беседовал с маленькой Мариной. Марина пьяного папу любила, а трезвого побаивалась, так как вообще-то человеком он был неразговорчивым и строгим.

После смерти папы Марина с мамой жили одни. Никаких серьезных попыток снова устроить личную жизнь Вера Александровна не предпринимала. Был один немолодой серьезный вдовец, бухгалтер-сослуживец, который вроде бы проявлял внимание и намерения, но Марина с первого взгляда невзлюбила его, встречала ежом и говорила, что от него пахнет плесенью и мышами. Вера Александровна по-настоящему любила покойного мужа, забыть его не могла и потому ради дочки легко отказалась от представившегося шанса. Дочка бурно радовалась изгнанию бухгалтера, висла у матери на шее и говорила, что им и вдвоем хорошо и никто-никто им не нужен. Вера Александровна, окончательно поставившая крест на своей женской судьбе, печально кивала.

Отношения в их маленькой семье складывались прекрасно. Марина делилась с мамой всеми своими радостями и бедами, внимательно выслушивала советы, охотно помогала по хозяйству. Училась Марина легко и, хотя никогда не ходила в отличницах, по большинству предметов приносила стабильные четверки. С самого раннего детства мечтала стать учительницей младших классов, подолгу возилась с малышами во дворе. Очень любила старого увальня-кота, разговаривала с ним, как с человеком. Дружила с девочками из класса и во дворе, ходила к ним в гости, приглашала к себе. Вера Александровна знала всех ее подруг, называла их уменьшительными именами, поила чаем с вареньем. Казалось, так будет всегда.

Но вот после окончания девятого класса Марина поступила в десятый. В такой, как она и хотела, с педагогическим уклоном. Говорили о педагогическом училище, но на семейном совете решили, что нельзя отказываться от возможного шанса поступить в Герценовский педагогический институт.

— Блата у нас нет, денег на репетиторов тоже, но ведь Марина то всегда была такая серьезная, самостоятельная, — словно оправдываясь, объясняет Вера Александровна. — Надо было в училище идти, конечно. Но кто ж знал, что так-то получится…

В новом классе у Марины появились новые друзья. Чаще всего они звонили по телефону, а приходя, не заходили в квартиру, предпочитая беседовать с Мариной на лестничной площадке. Вера Александровна по привычке пыталась зазвать их домой, предложить чаю, но они в ответ на ее предложения молча испарялись, а Марина, глотая злые слезы, говорила, что мать своими приставаниями распугала всех ее друзей. Поздние возвращения с прогулок стали чуть ли не нормой у вчерашней домоседки, которая еще недавно больше всего на свете любила сидеть дома перед телевизором, вязать и играть с котом. Однажды в кармане дочкиной куртки мать обнаружила сигареты. Попытки прояснить ситуацию вызвали истерику у дочери и сердечный приступ у Веры Александровны. В процессе перепалки в ход шли обычные выражения, принятые в таких случаях: «катишься по наклонной плоскости», «ты меня никогда не понимала», «я тебе всю жизнь отдала», «я уже взрослая и имею право…», «мать родная плохого не посоветует» и т. д., и т. п. Когда Марина поняла, что матери действительно плохо, испугалась, просила прощения, бегала по соседям, собирая лекарства, до часу ночи сидела возле материнской кровати, отказываясь ложиться спать: «А вдруг тебе что-нибудь понадобится?»

А через день опять возвратилась домой в полпервого и даже не подумала позвонить, предупредить. Вере Александровне показалось, что от возвратившейся дочери пахло спиртным, но снова что-то выяснять просто не было сил.

А в школе успеваемость медленно, но неотвратимо ползла вниз. И классная руководительница на последнем родительском собрании, строго глядя в глаза, предупредила Веру Александровну:

— Обратите внимание! С девочкой что-то происходит!

Конечно, происходит! Но что? И что теперь делать?

Что такое подростковый кризис?

В общем ряду возрастных кризисов подростковый занимает особое место. Хотя бы потому, что о нем все знают. И весьма часто от совершенно несведущих в психологии людей можно услышать:

— Ну что вы хотите! Подросток! Подростковый кризис — все они такие в этом возрасте!

Действительно ли все такие? Что можно и что нельзя оправдать наступлением подросткового возраста? И что, в конце концов, такое этот самый подростковый кризис?

Один из очень распространенных в общественном мнении стереотипов, поддерживаемый, впрочем, частью специалистов (как правило, врачами), говорит о том, что именно в этом возрасте в организме человека происходит мощная перестройка всей гормональной системы, сопровождающая превращение девочки в девушку, а мальчика в юношу. Отсюда, де, и растут все психологические проблемы.

Но вот что удивительно — гормональная юношеская перестройка происходит у всех людей без исключения, однако в традиционных обществах и культурах (первобытные и земледельческие культуры древности, а также аналогичные современные общества) никакого подросткового кризиса попросту не существует. Да и самого подросткового возраста, как такового, в сущности, нет. Человек взрослеет, очень рано приобщается к традиционному производственному циклу (Помните — «с семи годков я гусей пасла и за малыми ходила…»), потом проходит ту или иную форму обряда инициации, и все — новый член влился в общество. Без всяких там подростковых кризисов.

Внимательно отнесясь к этим фактам, нельзя не признать, что подростковый кризис — явление в первую очередь социальное, а уже потом — биологическое и индивидуально-психологическое.

В современном индустриальном и постиндустриальном обществе разрыв между биологическим, социальным и интеллектуальным созреванием индивида составляет иногда 8–10 лет (первая менструация в 12 лет, а окончание института и первый самостоятельный заработок — в 22 года). Именно в этот зазор и вклинивается подростковый возраст. Именно это балансирующее ощущение зрелости-незрелости и полноценности-неполноцености взращивает и питает ее. Подросток активен и вынослив, но «твоя главная работа — это учеба». Вышеупомянутые гормоны играют в крови и будоражат в жарких снах, но «мы в твоем возрасте не о мальчиках думали, а о том, как бы профессию получить». И так далее, и тому подобное. Во всех возможных сочетаниях. Сами понимаете — покорно мириться с подобным положением вещей может только законченный флегматик. Каковых немного. Остальные начинают бунтовать. В той или иной форме.

Приметы подросткового кризиса

О, об этом все знают! Даже и писать ничего не надо. Подростковый кризис — это когда подросток не слушается старших, грубит, плохо учится, курит и слушает какую-то дурацкую музыку. Да, а еще у него появляются подозрительные друзья… Я все перечислила?

А теперь — случай из практики.

Эвелина попала ко мне как бы случайно. Просто они с мамой шли по коридору поликлиники после посещения гастролога (у Эвелины с детства — плохой аппетит и хронический гастродуоденит), увидели табличку на двери моего кабинета, «Стучите — и вам откроют», переглянулись, дружно хихикнули и… почему-то постучались. А у меня как раз не явился ребенок, записанный именно на это время…

— У меня все в порядке, — с тонкой улыбкой заявила четырнадцатилетняя Эвелина, изящно умостившись в кресле. — Это мама у нас все лечится. Только, вот беда, не помогает ничего…

Отправив Эвелину в другую комнату, я попросила ее нарисовать рисунок «Семья», а сама пока решила побеседовать с мамой. Мама по имени Анжелика подтвердила слова дочери: действительно, всего месяц назад она выписалась из клиники неврозов. Пока была в клинике — все было хорошо, а дома все вернулось опять — скачет давление, обмороки, тошнота, депрессия, не хочется жить…

— Давно ли это у вас началось? — спрашиваю я.

— Около двух лет, — вспоминает Анжелика. — Вот как раз Лина у нас девушкой стала, а я — в тираж… — миловидное, хотя и несколько оплывшее лицо ее кривится в горькой усмешке.

— Расскажите о Лине, — прошу я.

Со слов Анжелики передо развернулась редкой благостности картина. Эвелина учится на отлично в хорошей английской школе, среди подруг пользуется авторитетом благодаря острому уму. Тонко понимает и чувствует человеческие достоинства и недостатки. Характеристики, данные ею, часто как-то не по детски точны и исчерпывающи. Всегда готова помочь друзьям, попавшим в затруднительное положение. За урок пишет свое сочинение и два-три кратких конспекта для менее сообразительных одноклассников. Недавно три дня буквально просидела у постели подруги, тяжело заболевшей корью. Когда ей указывали на опасность заразиться, отмахивалась (мать подруги, воспитывающая ее одна, работает в частной фирме и не имеет возможности взять бюллетень по уходу за ребенком. «Работайте или уходите» — такова позиция руководства фирмы). Лина любит и жалеет животных — в квартире третий год живет выброшенный кем-то кот и недавно подобранный котенок с переломанной лапой — когда он сорвал повязку, наложенную ему в частной ветлечебнице, Лина сама соорудила ему лубки и три раза в день проверяет их состояние, подправляет, чтобы не сместились кости и все срослось правильно. Хочет быть юристом и уже второй год посещает какой-то соответствующий клуб во Дворце детского творчества на Невском.

— Вот повезло-то вам! — искренне воскликнула я, когда рассказ был закончен. — Такая замечательная девочка, и к тому же красавица!

И тут, совершенно неожиданно для меня, Анжелика зарыдала. С ручьями слез, размазыванием туши и шмыганьем носом. С трудом успокоив ее и попутно перебрав все свои возможные ошибки в беседе (совершенно растерявшись, я додумалась даже до того, что, может быть, Эвелина чем-нибудь безнадежно больна, и именно близкий конец замечательной дочери приводит мать в такое отчаяние), я аккуратно попросила Анжелику объяснить причину столь бурной реакции.

— Я знаю, что она очень хорошая девочка. Я горжусь ею, — тоном адепта аутогенной тренировки гнусаво произнесла Анжелика. — Но я не могу этому радоваться! Я ее вообще в последнее время видеть не могу!

— Почему? Что изменилось в последнее время в ваших отношениях?

— Понимаете, это даже словами трудно описать. Она же очень умная, правда. Никогда не грубит, никогда голоса не повысит. Так, ерунда, три-четыре фразы в день… Не знаю даже, как вам объяснить…

— Приведите, пожалуйста, пример.

— Пример? Пожалуйста. Вот я сижу перед трюмо, делаю макияж, вечером собираюсь в гости к своим друзьям. Лина появляется в дверях, стоит, молчит, потом совершенно невинно: «Мамочка, тебя можно? А, ты еще занята, да? Извини. Что ты делаешь? Все еще красишься, да? А… Ну конечно, тебе теперь это необходимо. Раз ты в гости идешь. Что ж тут поделаешь — годы… И красься, не красься… Но чтобы хорошо выглядеть, это, конечно, работа. Извини еще раз, что помешала. Когда освободишься, загляни ко мне, пожалуйста». Представляете, как я себя после такого чувствую? И сказать ей нечего…

— Да, тонкая у вас девочка… — не скрывая своей обескураженности, протянула я. — И давно у вас… такой оборот отношений?

— Да тоже уж второй год, — печально вздохнула Анжелика, так же, как и я, припомнив, по-видимому, стаж своего невроза.

По моей просьбе мама и дочка поменялись местами. Но в эту встречу разговор между мной и Эвелиной так и не состоялся. Девочка, победно заломив тонкую бровь, лихо изложила мне свою версию сверхблагополучной судьбы умницы отличницы, а на вопрос о маминой болезни лишь изящно пожала плечами:

— Я в этом не понимаю. Это пусть специалисты разбираются. Лечиться, конечно, надо. Может быть, частным образом. Не знаю.

Только в рассказе о котенке и его переломанной лапе промелькнуло что-то человеческое, собственно Линино.

— Может ведь неправильно срастись, вы понимаете. Я слежу все время, чтоб было как положено, но вы ведь знаете, он же двигается все время. Я боюсь — вдруг останется хромым!

Я заверила Эвелину, что, по всей видимости, она делает все возможное для благополучного разрешения ситуации. Девочка взглянула на меня с явной благодарностью и легко согласилась на следующую встречу.

Потом были еще встречи, и раз от разу рассказы Эвелины становились все откровенней, а она сама все меньше напоминала мне безмозгло сияющую куклу Барби.

— Мама всегда интересовалась только собой, — рассказывала Эвелина. — Пока жива была бабушка, она со мной и занималась, а мама — то в гостях, то в театре, то что-то где-то отмечает. Пахло от нее всегда, как от магазина «Галантерея-парфюмерия». Никакого определенного запаха — все сразу, вы понимаете? Приходила поздно, проносилась по квартире как ветер, стучала каблучками. Я не спала, ждала — зайдет или не зайдет. Она никогда не заходила, только спрашивала у бабушки из коридора: «Линочка спит?» — как будто бы ее это интересовало. Но пока бабушка спросонья сообразит да ответит, ее уже в коридоре и не было.

Папа ее любил… то есть и сейчас любит, наверное, и все ей прощал… Было что прощать — вы уж поверьте, я вам все рассказывать не буду… Но я все видела и все знала, хоть и маленькая была.

Потом бабушка умерла, и я осталась одна (она именно так и сказала: «осталась одна», словно забыв о существовании матери и отца, самых близких, в сущности, ребенку людей). Вы только не подумайте, что мне чего-то не хватало, или мама меня как то притесняла. Мы хорошо живем, если с другими сравнивать, и у меня все есть, что мне надо. Если я чего-нибудь разумное попрошу, мне всегда покупают. И мама мне всегда все разрешала — пойти куда-нибудь, дружить, с кем я хочу, или одеваться, как мне нравится. У многих моих подруг — не так. Но я им все равно иногда завидовала, потому что их — видят. Понимаете? Ну злятся там на них, осуждают, заботятся, с глупостями всякими пристают, боятся за них. Но видят. А меня — нет. Как бабушка умерла, так только кошки и остались. Я их кормлю, лечу, они мне благодарны. Подруги еще. Там то же самое. У Евы всегда списать можно, Ева задачу решит, Ева денег взаймы даст — значит, Ева хорошая. Я не жалуюсь, так мир устроен, я понимаю, но иногда, знаете, так тошно… Хочется, чтобы просто так…

Раньше-то мне как-то все равно было, даже удобно — не пристает никто. Да и бабушка была. А потом как-то вдруг стало невмоготу. Я, знаете, даже хулиганить пыталась. Двоек несколько получила, курила чуть ли не у директорского кабинета, домой как-то с дискотеки в полвторого пришла…

Утром мама так пальцами в воздухе помахала (Эвелина изобразила полубрезгливый-полупрезрительный жест, каким обычно отряхивают запачканные лапы чистоплотные домашние кошки) и сказала:

— Начинается! Господи, как это скучно! Вадим (это папу так зовут), скажи ей что-нибудь, мне надо к юбилею готовиться…

Папа что-то такое невразумительное пробормотал, я даже не дослушала. И убежал на работу. Больше я не хулиганила. Наверное, они в самом деле гениальные воспитатели, правда? Что ваша наука об этом говорит?

Я собираюсь юристом быть, мама вам говорила? Это потому, что сейчас это очень престижная профессия, и денег много. А для души? Для души я бы хотела зверей лечить. Как доктор Айболит. Всех, кто придет. Смешно? Мне самой смешно. Никто сейчас уличных собак не лечит, только тетки эти смешные, на бандиток похожие. Как вы думаете, на что они в самом деле деньги собирают? Нет, лечат, конечно, этих всяких, породистых, с родословной, кошек, собак — лица у них у всех такие тупые, словно им половину мозгов специально удалили. И им, и хозяевам. А вообще-то — у меня ведь не просто так, у меня ведь учебников по ветеринарии — целая полка. Там, правда, все больше про крупный рогатый скот, но и про другое есть. И собаку Маринкину я от чумки вылечила, когда от нее уже все врачи отказались. Мы с Маринкой по очереди сидели, уколы делали и говорили ей, какая она хорошая и красивая. Я так велела. Я знаю, что так надо. Это еще лучше лекарств. Папа Маринкин потом сказал, что лучше б он все эти доллары мне заплатил, чем этим шарлатанам. И Ваське я вчера лубки сняла, так больную лапу от остальных трех и не отличишь. Он на нее сначала боялся опираться, а потом я бантик на ниточке потащила, он забыл, что лапа больная и… такой забавный…

Поговорим о маме? Не хочу я о ней говорить… Вы что хотите, чтоб я сказала? Вы думаете, я не знаю, что ее болезнь — это от меня? Знаю. Но ничего с собой поделать не могу. Что ж мне теперь — повеситься, что ли?! Я уже думала…

Такой вот подростковый кризис. С полным внешним благополучием у девочки и клиникой неврозов у матери. Не все ясно, правда? К Эвелине и ее проблемам мы еще вернемся, а сейчас — собственно приметы наступления подросткового кризиса.

Примета первая. Заметно изменяется поведение ребенка. Тихоня может вдруг стать отчаянным шалуном, а бойдевка — затихнуть и проводить часы в непонятной задумчивости.

Примета вторая. Настроение становится неустойчивым и легко изменяется. После надрывного плача может последовать телефонный звонок и радостное щебетание в трубку. На фоне совершеннейшего благополучия вдруг — ярость из-за какого-то пустяка, и дверь едва не слетает с петель от заключительного аккорда пустейшего, на ровном месте возникшего конфликта.

Примета третья. Изменяется физический облик ребенка. Девочки «округляются» или, наоборот, вытягиваются, меняются пропорции туловища и конечностей, у мальчиков ломается голос, волосы становятся более жирными, начинается оволосение лица и тела по мужскому типу. Главное — сам ребенок и окружающие его люди замечают эти изменения.

Примета четвертая. В заявлениях ребенка, обращенных к родителям, появляются новые темы и лозунги. Самые распространенные из них: «Я могу сам решать, что (как, когда)…», «Вы меня никогда не понимали», «Ваше поколение безнадежно отстало, и вам не понять, что…», «Я сам буду решать свои проблемы» и т. д.

Если две, а тем более три или четыре из вышеперечисленных примет налицо, готовьтесь — процесс пошел.

Когда он начинается и когда заканчивается?

Очень в среднем (для климатической зоны Северной Европы и Северо-Запада России) возраст подросткового кризиса — с 11 до 16 лет у девочек и с 12 до 18 у мальчиков.

Но на практике все происходит сугубо индивидуально. Между прочим, подростку Достоевского из одноименного романа — двадцать один год. Не слабо, как говорят сами подростки, не правда ли?

Общие закономерности следующие.

Чем южнее, тем раньше подростковый возраст начинается и заканчивается. В среднем, подростки в Италии слегка моложе, чем подростки-скандинавы. Но если испанец или армянка родились и живут в Санкт-Петербурге, то весьма высока вероятность того, что «голос крови» предпочтет помолчать и подростковый возраст южанина наступит тогда же, когда и у его северных сверстников.

Далее. У перенесших травму, операцию или тяжелую болезнь, больных или просто ослабленных детей наступление подросткового возраста часто запаздывает на один-три года. Организму нужно окрепнуть, подкопить сил, чтобы во всеоружии встретить многоплановую перестройку. Таким детям в предподростковом возрасте (9–11 лет) особенно необходимо полноценное питание, посильные занятия спортом, спокойная атмосфера в семье.

Довольно часто наступление подросткового возраста запаздывает и у детей, избалованных вниманием взрослых, прочно усвоивших выгодную роль «милого ребенка». Таким детям совершенно не нужна свобода, за которую воюет сверстник подросток. Все необходимое «милое дитя» получает и так, умело спекулируя на своей воображаемой слабости и детскости.

У детей, с самого раннего возраста предоставленных самим себе, у «детей улицы», подростковый возраст часто наступает раньше сверстников или вообще не определяется. В этом проявляется сходство их жизненных условий и позиций с детьми из традиционных обществ. Такие дети рано научаются сами заботится о себе, добиваться своих целей, полагаясь только на себя и свои силы. Но, в отличие от детей из традиционных обществ, адаптация детей улицы никогда не бывает полноценной, так как наше сегодняшнее общество, в котором им в конце концов приходится жить, существенным образом отличается и от первобытного племени, и от крестьянской общины.

В целом, у девочек подростковый кризис протекает в более мягкой форме, наступает раньше и кончается быстрее, чем у мальчиков. Может быть, это связано с тем, что требования к самоопределению юношей и мужчин в нашем обществе традиционно жестче, чем аналогичные позиции для девушек и женщин.

Но, повторяю еще раз, и начало, и конец — дело сугубо индивидуальное, и любые точные предсказания здесь неизбежно будут носить характер спекуляции.

Цели и задачи подросткового кризиса

Принято считать, что основной целью подросткового кризиса является самоутверждение подростка, отстаивание себя как полноценной личности. Отчасти так и есть.

Как уже упоминалось, социальная, интеллектуальная и биологическая зрелость человека в нашем сегодняшнем обществе разнесены во времени, то есть наступают не одновременно. И, стало быть, какую-то из этих «зрелостей» и отстаивает наш подросток. Но какую?

Понятно, что о биологической зрелости 11-летней девочки или 13-летнего мальчика не может быть и речи.

Несмотря на грустный факт появления в нашей стране прослойки детей, образование которых заканчивается после пятого шестого класса, основная масса юношества в этом возрасте все еще продолжает плодотворно (или не очень) учиться в школе. Следовательно, насильственное или добровольное, но интеллектуальное развитие тоже еще на полпути.

Социальная зрелость наступает в нашей стране чуть ли не позже, чем в большинстве развитых стран. Тридцатилетний мужчина, имеющий собственную семью, которому регулярно помогают старички родители, — отнюдь не нонсенс как в Советском Союзе, так и в сегодняшней России. В последние годы, в связи с общей «американизацией» сознания и самой жизни, вроде бы наметилась тенденция к более раннему обособлению молодых людей от родительской семьи. Но пока это только тенденция.

Так какую же зрелость наш подросток отстаивает? Воображаемую, как считает большинство пострадавших от подросткового кризиса родителей? Или мы что-то упустили из виду? Разумеется, упустили. За звучными терминами мы не заметили главного — самого человека. Однозначно незрелого по всем вышеописанным (и многим другим) позициям, но также однозначно существующего в нашем пространственно-временном континууме.

Когда ребенок рождается, первые минуты своей жизни он связан с матерью пуповиной, по которой к нему на протяжении всей внутриутробной жизни поступали необходимые для этой самой жизни вещества. Потом пуповину обрезают, но связь ребенка с матерью все еще во многом физична — кормление грудью, тесный физический контакт. Известно, что младенцы, лишенные в первые месяцы жизни тесного физического контакта со взрослым человеком, часто погибают, даже если кормление и гигиенический уход за ними близки к идеальным показателям.

Когда ребенок начинает ходить, первое время он предпочитает передвигаться, держась за материнский подол или палец. В дальнейшем (2–3 года) ребенок очень нервничает и пугается, когда мама или папа куда-то уходят, оставляя его одного или с малознакомыми людьми.

Постепенно, однако, сфера самостоятельных действий ребенка расширяется. Он сам играет в песочнице, посещает детский сад, бегает с другими ребятами во дворе. Но обиженный сверстниками, разбив коленку, он все равно идет к маме или папе за защитой, жалостью и лаской. Иногда (с годами все реже) он приходит просто так, залезает на колени («Не стыдно тебе, такой большой!») или просто прижимается к маминому боку, испытывая потребность в «подзарядке» все той же, биологической по сути, общностью, без которой не могут выжить младенцы.

С поступлением в школу сфера социальных контактов ребенка стремительно расширяется. Появляются первые настоящие друзья «до гроба», первые недруги. Альтруизм и предательство, верность и честь — все это теперь существует вне дома, в сфере социальной жизни ребенка. Делится ли он дома своими победами и поражениями, находками и потерями — это зависит исключительно от поведения родителей, от их собственной нравственной позиции и от их заинтересованности в том, чтобы ребенок не просто «не дрался», «не хулиганил», «дружил только с приличными детьми», а учился общаться, вести за собой и подчиняться другим, побеждать и терпеть поражение, находить выход в трудных, запутанных и не всегда понятных взрослым ситуациях детского социума. В это время (5–6 класс) наша воображаемая связь-резинка между ребенком и родителями растягивается до максимума. Дальнейшее ее растяжение становится болезненным для одной или для обеих сторон.

Тут-то как раз и наступает подростковый возраст.

И его целью и задачей становится обрыв этой когда-то жизненно необходимой, а теперь сковывающей дальнейшее развитие связи.

— Я больше не ваш придаток! — заявляет подросток. — Я самостоятельный человек.

Он передергивает, блефует и на любой вопрос «в лоб» («В чем это ты такой самостоятельный?!») у него нет вразумительного ответа. Есть только чувство дискомфорта от перерастянутой «резинки». Если у родителей в момент самых первых заявлений хватит ума и смелости самим перерезать эту связь («Хорошо, ты самостоятельный человек, живущий рядом с нами. Ты можешь сам принимать те решения, которые тебе по силам. Если ты с чем-то не справишься, мы поможем тебе, но уже не как суверен вассалу, а как твои самые близкие друзья»), то ребенок подросток, как правило, пугается внезапно открывшейся перспективы самому отвечать за все и одновременно благодарен родителям за доверие, проявленное к его личностным силам.

В этом случае условное расстояние между ним и родителями может стать даже меньше, чем было до «отрезания».

Если же (что бывает гораздо чаще) родители боятся перерезать эту морально и физически устаревшую связь, с тем чтобы заменить ее на новую («Это же все только слова, он же на самом деле еще глупый! Ничего не понимает! Жизни не знает!»), то ножницы берет сам подросток (иногда в ход идут когти и зубы), и вот именно тогда мы и имеем дело не просто с подростковым возрастом, но с подростковым кризисом во всей его красе. Если подростку после долгих попыток все же удается перегрызть охраняемую родителями «резинку», то его по инерции относит так далеко, что на восстановление доверительных и полноценных отношений могут потребоваться годы.

Если же родители оказываются сильнее и подросток смиряется с положением «суверен — вассал», то его личностное развитие неизбежно искажается и надолго сохраняет инфантильные черты. Иногда в этом случае развивается невроз.

Итак, целью и задачей подросткового кризиса является приобретение не самостоятельности (она подростку еще и не нужна, и не по зубам), но личностной автономии, необходимой для дальнейшего развития личности по взрослому типу. То есть, иными словами, для развития умения брать на себя ответственность за все последствия своих взглядов, слов и действий.

Как вести себя родителям?

Во-первых, необходимо внимательно относиться к возрастному развитию своего чада, чтобы не пропустить первые, еще смазанные и неотчетливые признаки наступления подросткового возраста.

Как уже было сказано выше, подростковый возраст наступает у каждого ребенка в свое время и никакие общие правила здесь не могут быть догмой. Я видела десятилетнего мальчика грузина, который имел отчетливые усики и отчетливый подростковый конфликт с папой, который, в свою очередь, никак не мог в это поверить и темпераментно объяснял мне, что у него самого никакого подросткового кризиса не было и вообще в грузинских семьях такие безобразия не встречаются.

Видела я и двадцатичетырехлетнюю молодую женщину, которая пришла ко мне на прием вместе с встревоженной мамой. Мама говорила, что дочка окончила институт, вышла замуж, но жить самостоятельно отказывается наотрез, по-прежнему во всем советуется с мамой и живет как бы ее умом. Когда девочке было 14 лет, маму это необычайно радовало и хотелось сохранить такое состояние отношений подольше. Мама как личность гораздо сильнее дочери, и у нее все получилось. Но с трудом завоеванный результат теперь почему-то радовать перестал.

Отнеситесь серьезно к индивидуальным темпам развития вашего ребенка. Не считайте его маленьким, когда он уже начинает ощущать себя подростком. Но и не толкайте в подростковый возраст насильно. Возможно, вашему сыну или дочке нужно на год или два больше времени, чем его сверстникам. Ничего страшного в этом нет.

Во-вторых, отнеситесь серьезно ко всем декларациям вашего подростка, какими бы глупыми и незрелыми они вам ни казались.

Обсудите и проанализируйте вместе с сыном или дочкой каждый пункт. Добейтесь того, чтобы вы одинаково понимали, что именно значит, например, такая фраза, как «Я все могу решать сам!» Что именно за ней стоит? «Я могу сам решать, какую куртку мне надеть на прогулку» — или «Я могу сам решать, ночевать ли мне дома»? Дистанция, согласитесь, огромного размера. Кроме того, серьезное, без насмешек и пренебрежения, обсуждение важно еще и потому, что подросток довольно часто делает свой запрос с запасом — так же, как называет цену рыночный торговец. Именно для того, чтобы можно было поторговаться и уступить. А родители иногда, вместо того чтобы увидеть эту рыночность запроса, пугаются непомерности требований и начинают паниковать и запрещать все подряд.

В-третьих, как уже было сказано выше, прекрасно, если вы сами (и вовремя) перережете «связь-резинку».

Как можно раньше дайте вашему подростку столько самостоятельности, сколько он может съесть. Утомительно и занудно советуйтесь с ним по каждому пустяку («Как ты думаешь, какие лучше обои купить? Подешевле и похуже или получше, но подороже?», «А огурцы какие будем в этом году сажать? Как в прошлом году или попробуем новый сорт?»). Беззастенчиво впутывайте его в свои проблемы и проблемы семьи. («Сегодня мой начальник опять ругался, что клиенты жалуются… А что я могу сделать, если половина из них явно нуждается в помощи психиатра! Как бы ты на моем месте поступила?», «Опять у бабушки почка болит. Что будем делать? Вызвать врача или опять те таблетки купить, что в прошлый раз помогли?»). Пусть подросток поймет, что вы действительно, не на словах, а на деле, видите в нем равного вам члена семьи.

В-четвертых, обязательно сами делайте то, чего вы хотите добиться от своего сына или дочки. Звоните домой, если где-то задерживаетесь. Рассказывайте не только о том, куда и с кем вы ходите, но и о содержании вашего времяпрепровождения. Давайте развернутые и по возможности многоплановые характеристики своим друзьям и знакомым. Это позволит вам побольше узнать о друзьях вашего сына или дочки. Чаще приглашайте к себе гостей. Если у вас, родителей, «открытый дом», вы, скорее всего, будете видеть тех, с кем проводит время ваше чадо. И вовремя сможете принять меры, если что-то пойдет наперекосяк. Рассказывайте о своих чувствах и переживаниях. Возможно, иногда что то расскажет и ваш ребенок. Делитесь с подростком своими проблемами. Не стесняйтесь попросить у него совета. Вопреки распространенному мнению, иногда подростки очень чувствительны и тактичны в оценке и коррекции именно чужих ситуаций. Кроме того, в этом случае существенно повышается вероятность того, что и со своей проблемой чадо пойдет к вам, а не в ближайший подвал.

В-пятых, постарайтесь обнаружить и исправить те ошибки в воспитании, которые вы допускали на предыдущих этапах. Если вы, конечно, не сделали этого раньше.

Относительно «обнаружить» проблем обычно не бывает. Потому что именно в подростковом возрасте все допущенные ранее ошибки лезут наружу и зацветают пышным цветом.

Помните Эвелину?

Тонкая и богато одаренная девочка пришла к подростковому возрасту с совершенно неразвитой эмоциональной стороной личности. Бабушка заботилась о ней и наверняка по своему любила внучку. Звучит парадоксально, но если бы у девочки действительно не было родителей, то ситуация могла бы быть более эмоционально благополучной. Эвелина воспринимала бы бабушку как единственного данного судьбой учителя жизни и училась бы у нее не только мыслить, но и чувствовать и отвечать на чувства. Но родители были здесь, рядом, жили в одной квартире, и девочка невольно обращала свой взор на них. Однако в ответ на свои вполне закономерные ожидания раз за разом получала не нелюбовь даже (которая при всей своей разрушительности является все же четким эмоциональным откликом), а пустоту. Ее «не видели», по словам самой девочки. И тогда талантливая, наблюдательная Эвелина построила собственную схему эмоциональной жизни мира. И образцом для этого ей послужили… кошки и прочие зверюшки, у которых все было ясно и понятно. «Ты — мне, я — тебе». Эвелина, как творческое, активное начало, предпочитала выступать в качестве первого звена. Она активно творила добро (сначала среди кошек, а потом полученные закономерности небезуспешно перенесла и в среду одноклассников) и неизменно получала положительную обратную связь. Ее любили, ей были благодарны. Чуткая девочка ощущала некоторую ущербность завоеванных позиций («Иногда так хочется, чтобы просто так…»), но самостоятельно изменить ситуацию не могла.

В отношениях с матерью действовал тот же закон. Поумнев и окончательно уверовав в то, что мир так устроен, Эвелина попросту возвращала матери то изощренное, лишенное положительной эмоциональности внимание-невнимание, которое она так болезненно ощущала на себе в детстве. Полная внешняя благопристойность, безукоризненная вежливость, видимость заботы и вместе с тем — пустота, отсутствие «видения» и сопереживания.

С самого начала мне было ясно, что с Анжеликой и Эвелиной надо работать отдельно. И мать, и дочь легко согласились попробовать. Надо отметить, что психотерапевтическая работа с дочерью продвигалась гораздо быстрее и успешнее. Анжелика настаивала на том, что она больна и надо лечить именно ее болезнь, а не анализировать ее отношения с дочерью и сам стиль ее жизни, особенно в тот период, когда она, Анжелика, была абсолютно здорова.

Эвелина же, как только поняла, что ее отношения с матерью мешают ей увидеть какие-то иные грани окружающего мира, тут же начала демонстрировать чрезвычайно конструктивное и творческое отношение к работе и достаточно быстрый прогресс. Довольно скоро девочка осознала, что именно ее расчетливость и постоянное подведение баланса в области чувств привели к тому, что у нее нет настоящих друзей. Признала, что мир чувств и эмоций может быть непосредственным и непоследовательным. Увидела достоинства непосредственного переживания эмоций у своих сверстников (раньше она считала это непростительным недостатком).

Однажды на сессии (это случилось месяца через два после начала лечения) Эвелина задумчиво сказала мне:

— А ведь я зря на мать нападаю. Теперь-то я понимаю, что она такая же, как и я. Все всегда рассчитывала. Да еще и ошиблась в расчетах. То есть насчет папы она все правильно рассчитала. Ошиблась насчет меня. Если бы правильно, то надо было меня заранее приручить, чтобы я потом не царапалась…

— Тебя бы устроило, если бы мама насчет тебя все с самого начала рассчитала правильно? — спросила я.

— Нет… Теперь — нет. Теперь я понимаю, что есть еще другое. Так, как бабушка. Так, как девчонки в школе. А знаете… — Эвелина смущенно потупилась и покраснела. Я удивилась — в начале наших отношений такая реакция у нее показалась бы мне невозможной. — Меня Дима Скворцов на лодках кататься позвал… В Парк Победы…

— Ты пойдешь?

— Я уже ходила. В это воскресенье. Он мне знаете что сказал… Что я ему давно нравлюсь, потому что я умная и красивая. Только он раньше ко мне подойти боялся… потому что я какая то холодная была… а теперь — потеплела. Смешно, правда? Он сказал: как будто Снежная Королева растаяла, а там — обычная хорошая девчонка… Смешно, правда?

— Тебе действительно смешно?

— Нет. Мне приятно. Это у меня присказка такая осталась. От раньше. Вроде защиты. Я теперь понимаю. Я когда начинала что-нибудь чувствовать, сразу говорила: смешно.

— А мама? Ваши отношения как-то изменились?

— Что — мама? Пускай себе. Я раньше думала, что это я ей мщу, а теперь понимаю — получалось-то, что мщу себе. Сама у себя краду. Глупо ведь. Зачем мне это надо? Так что больше этого не будет. А она… Пускай она сама свои проблемы решает. Может, и ей кто-нибудь поможет… А может, я когда и там растаять сумею…

В каких случаях следует проконсультироваться со специалистом?

1. Если вы озабочены тем, чтобы с наименьшими потерями пережить это нелегкое для большинства семей время, то имеет смысл посетить специалиста заранее, для профилактики. Рассказать о вашей семье, об истории взаимоотношений в ней, об особенностях развития и характера вашего ребенка. После раздельных бесед с вами и с ребенком специалист сможет дать вам ряд советов, частью из которых вы сумеете воспользоваться, когда придет время. Можно, разумеется, почитать соответствующие книги. Но даже в самой хорошей книге речь пойдет о некоем среднем подростке, а не о вашем сыне или дочери. К тому же большинство хороших книг — переводные, и вы будете иметь дело с английским подростком 1970-х или с американским подростком 1980-х годов.

2. Категорически обязательно обращение к специалисту, если в подростковых «лозунгах» хотя бы раз, хотя бы случайно прозвучали мотивы «не хочу жить», «лучше бы я умер», «покончу с собой». Да, скорее всего, вас просто пугают. Но в том-то и дело, что у подростка даже показательный, насквозь фальшивый суицид по трагическому стечению обстоятельств вполне может стать настоящим. Предотвратить трагедию, квалифицированно работать с суицидными настроениями, давать рекомендации родителям в этом случае может только специалист. Помните об этом. Здесь никакая самодеятельность просто недопустима!

3. Имеет смысл обращение к специалисту и в том случае, если подростковый кризис ведет подростка к асоциальному поведению, опасному для него самого и для окружающих его людей. Сигареты в кармане — это вовсе не асоциально. А вот неизвестно откуда появившиеся деньги или вещи, участившиеся драки, разговоры о «крутых ребятах», которые держат его за своего, дорогие подарки у девушек, настойчивые рассуждения о том, что родители не знают жизни и что нормальные люди теперь не живут по законам общепринятой морали… В таких случаях опасно ждать, что «перебесится и все пройдет». Может и не пройти — вот в чем дело.

4. Впервые возникшие в это время странности подростка, такие как идеи преследования, другие необычные страхи, вычурные, путаные псевдофилософские рассуждения, внезапное увлечение каким-нибудь сектантским учением, утверждения, что подросток общается с Космосом, инопланетянами, Божьей Матерью и т. д., должны срочно привести вашу семью на прием к психиатру. Именно в подростковом возрасте часто впервые манифестирует шизофрения — тяжелое психическое заболевание. Сами понимаете, что здесь лучше перестраховаться.

5. Проконсультироваться со специалистом имеет смысл и в том случае, когда кризис у подростка серьезно нарушает гармонию внутрисемейных отношений, делает жизнь в семье попросту невыносимой. Сразу решить все проблемы обычно не удается, но улучшить ситуацию, смягчить особо острые углы можно почти всегда.

А что же с Мариной?

Первая беседа наедине с Мариной была очень тяжела для нас обеих. Девушка хмурилась, на все вопросы отвечала односложно, на контакт упорно не шла, настаивала на том, что у нее все нормально и только маме «что-то мерещится».

Я предложила Марине сыграть в игру «Встреча через десять лет», в которой подростку предлагается описать, как выглядит через десять лет максимально благополучный вариант его (или ее) судьбы. Почувствовав, что прямо сейчас ругать за плохое поведение и наставлять на путь истинный не будут, девушка оживилась и со вкусом описала свою будущую идеальную жизнь. В идеальную жизнь входила работа учительницей младших классов, муж-бизнесмен, который занимается неизвестно чем, но при этом много зарабатывает, трехлетняя дочка, с которой сидит бабушка в огромной четырехкомнатной («Нет, пяти, — поправилась Марина, — одна комната общая») квартире.

От будущего мы вернулись к настоящему. Признали, что для реализации «светлого будущего» необходимо хорошее образование (желательно — педагогический институт) и здоровая, полная сил мама, которая могла бы помочь Марине воспитать ее детей. (Роль домохозяйки Марина с презрением отвергла. «Если не работать, то скучно!» — безапелляционно заявила она.)

— А как ты будешь воспитывать свою дочь, чтобы не попасть со временем в такую ситуацию, в какую попала сейчас твоя мама? — поинтересовалась я.

Марина ненадолго задумалась, а потом неожиданно сообщила:

— Ну, у нее же отец будет. Я буду любить, а он — в строгости воспитывать, чтоб не шлялась.

— Но ведь твоя мама была лишена такой возможности. После смерти отца ты сама помогла ей поставить крест на ее личной жизни…

— Я тогда не права была, — с неожиданной доверительностью сообщила Марина (это была уже третья наша встреча). — Я тогда только о себе думала, эгоистка. Надо было, чтобы мама замуж вышла. Тогда бы у нее была своя жизнь, и она бы теперь ко мне не приставала.

— То есть сейчас мама во всем неправа?

— Нет, наоборот, она во всем права, только… Только, ну, пословица такая есть — «у страха глаза велики». Я всегда была такая послушная, такая домоседка… Вот ей теперь и страшно. Я ж говорю, была бы своя жизнь… Я перед ней виновата, конечно…

— Ты могла бы сказать об этом маме?

— Конечно, могла бы. Да я и говорила…

— А здесь? Сейчас?

— Это нужно? Для мамы? Конечно. Вы мне напомните, да, про что говорить?

Пригласили Веру Александровну. Марина весьма вразумительно сообщила нам, что считает себя виноватой в том, что препятствовала личной жизни матери. Сказала и о том, что теперь мать вполне закономерно стремится удержать ее, Марину, возле себя. И она, Марина, понимает мать и жалеет. Но «удержаться» не может. И вовсе ей не нужны эти ночные гулянки, просто потому что все запрещают, вот ее и заносит, а вообще-то она совсем не «крутая», и мать ей жалко, и перед приятелями неудобно бегать каждые двадцать минут звонить, и уходить, когда еще никто не уходит, и… здесь Марина заплакала, размазывая тушь вокруг глаз.

Вера Александровна отчаянно взглянула на меня, взглядом прося совета.

— Сделайте то, что вам хочется, — посоветовала я.

Вера Александровна смахнула набежавшую слезу и кинулась к дочери. Марина тут же уступила ей свое место, а сама сползла к ее ногам, по-детски уткнувшись головой в подол. Вся сцена опять таки напомнила мне кадры из какого-то старого кинофильма.

— Ты не плачь, доченька, не плачь! — уговаривала Вера Александровна. — Все у нас хорошо будет. И не вини себя — никто мне, кроме Вани-то, никогда и не нужен был… И прости меня, коли я твою-то жизнь в обмен застила…

— Мамочка, ты прости меня! — рыдала Марина. — Я ведь понимаю все, ты же для меня… И нет там никакой жизни такой, чтобы стоило…

Так, обнявшись и едва осушив слезы, они и ушли из моего кабинета.

Недавно я встретила Веру Александровну на улице. Она рассказала мне, что Марина поступала на дневное отделение Герценовского университета, но не прошла по конкурсу, теперь учится в хорошем педагогическом училище, дружит там с девочками, работает помощником воспитателя в круглосуточном детском садике, а недавно к ним приходил пить чай ее ухажер Алеша — вполне приличный мальчик, который в этом году заканчивает строительный колледж.