Все американские издательства и газеты от­правили к дому умершего репортеров и фотогра­фов. Но, выполняя волю покойного, их не впус­тили в дом. Тогда журналисты прислали парламентера с просьбой позволить им сфотогра­фировать Фолкнера в гробу, а рядом — скорбя­щую жену, ведь именно за этим они приехали в город. Но родственники объявили, что они лишь выполняют волю писателя, который пожелал принадлежать только своей семье до тех пор, по­ка катафалк не выедет за ворота его дома.

Великое множество лю­дей пыталось войти в дом Фолкнера, но допущены были только родственники и друзья. Однако одно нару­шение воли покойного было сделано. Фолкнер прика­зал, чтобы гроб его не от­крывали. Но несколько не­гров — друзей писателя попросили разрешения по­ глядеть на него в последний раз. Жена коротко ответила: «Да, конечно». Их провели через гос­тиную, и распорядитель похорон приподнял крышку гроба. Они смотрели на покойника в молчании, кто-то беззвучно шевелил губами, кто-то тихо плакал. Потом гроб закрыли навсег­да. Когда катафалк выехал на улицу, защелка­ли фотоаппараты. Репортеры выстроились сте­ной вдоль улицы, ведущей к кладбищу.

В тот день в знак траура по Фолкнеру в Ок­сфорде, родном и многократно воспетом им городе, был приспущен флаг и закрыты все магазины. Священник отслужил службу, она длилась недолго.

В некоторых справочниках написано, что У. Фолкнер принадлежал к старинному роду аристократов-плантаторов. Это действительно так, но не надо забывать, что происхождение не мешало ему, как любому фермерскому сы­ну, сызмальства много работать: кормить сви­ней, доить коров, таскать в дом уголь. Имен­но с домашней работой связана забавная история. Мать маленького Уильяма как-то за­метила, что каждый вечер, когда сын должен таскать уголь, у них на дворе появляется его приятель Фриц. Женщина решила узнать, в чем дело, и вскоре раскрыла секрет.

Мама увидела, что оба мальчика направи­лись к навесу, под которым лежал уголь. Фриц нагрузил корзины и понес их в дом, а ее сын пошел за ним следом. Фриц все таскал и тас­кал уголь, а Уильям ходил за ним по пятам, не отставая ни на шаг, но так и не притронулся к корзине. Мать незаметно подкралась к прияте­лям поближе и услышала, что Фолкнер гово­рит не переставая. Мать не стала задавать во­просов, она хотела самостоятельно выяснить, почему Фриц каждый вечер добровольно вы­полняет такую тяжелую работу. В конце кон­цов, она дозналась, что по вечерам сын расска­зывает приятелю всякие увлекательные истории и каждый раз останавливается на са­мом интересном месте. Любопытный Фриц го­тов был таскать любые тяжести, лишь бы уз­нать продолжение рассказа.

Некоторые рассказы Фолкнер вычитал из книжек, но большинство сочинил сам. Фриц таскал уголь всю зиму. Но позднее сказки Фолкнера-Шехерезады пришлось прекратить: Уильяма поставили доить коров, а у Фрица на дойку коров Фолкнеров времени не хватало, так как он занимался тем же самым на роди­тельском дворе.

Ко временам детства восходит начало пер­вой и пожизненной любви Фолкнера к Эстель Олдхэм. Младший брат писателя так писал о начале их романа: «Маленькая, грациозная, хорошенькая, как фея, она никогда не прини­мала участия в наших забавах — ей совсем не нравилось ходить растерзанной и грязной. Все остальные — мальчишки и девочки — бы­ли просто товарищи, Эстель же отличалась от нас. Даже и я понимал, что она настоящая де­вочка. Уверен, что Биллу она понравилась с первого взгляда.

Билл из кожи лез, чтобы привлечь ее вни­мание. Он старался быть самым заметным, са­мым отважным. Но чем больше он старался, тем быстрее делался грязным, потным, лох­матым и... неинтересным в глазах Эстель. Ей нравилось все красивое и изящное. А нас, ког­да мы играли в буйные свои игры, решитель­но нельзя было назвать миловидными. Другие девочки в нашей компании высмеивали Эс­тель, они дразнили ее писклей и неженкой. Зато мальчишки старались пустить ей пыль в глаза и пыжились изо всех сил».

Значительные перемены в отношениях с Эстель у Фолкнера произошли тогда, когда его мать заметила, что сын начал сутулиться, и надела на него лечебный корсет. Его жизнь обрела совсем другой вид, потому что от буй­ных мальчишеских игр пришлось отказаться. Зато Уильям обнаружил, что можно быть все­гда чистым и аккуратным, а чтобы занять се­бя, вовсе не обязательно возиться в грязи. Он научился развлекаться по-другому. Оказа­лось, что Эстель он нравится гораздо больше, когда на нем чистый костюм, и слушает чэна его тоже с большим удовольствием. Юный Фолкнер неожиданно узнал, что он может быть хорошим рассказчиком, и все больше времени проводил в доме Эстель, сопровождал ее повсюду, разговаривал с ней и слушал ее игру на фортепьяно.

В те времена, когда Уильям носил корсет и очки, он привык тщательно заботиться о сво­ей внешности, за что и получил прозвище, со­хранившееся за ним на всю жизнь. Фолкнер очень следил за своей одеждой. Исключение составляли его любимые пальто, которые он не выбрасывал даже после того, как они зара­стали кожаными заплатками.

Школу Фолкнер бросил, недоучившись, и занялся самообразованием, читая в основном античных классиков философии и литературы, Шекспира. Когда ему исполнилось 19 лет, дед устроил внука на работу в свой банк. В тот год Фолкнер чувствовал себя счастливым. Он часто встречался с Эстель, и, быть может, ему каза­лось, что это и есть его будущее — работа, лю­бимая девушка и свой дом. В это время Уиль­ям превратился в настоящего щеголя. У него появился регулярный доход, и большую часть денег он тратил на украшение собственной пер­соны. Если модны были узкие брюки, — он но­сил самые узкие; если в моду входили короткие пальто, то его пальто было самым коротким. Он посещал танцы в местном университете, пото­му что Эстель регулярно бывала там.

И вдруг Эстель обручилась с другим. Мир, в котором жил Фолкнер, разлетелся вдребез­ги. Помолвка Эстель состоялась весной 1918 г. Свадьба была назначена на лето. Медовый ме­сяц молодые собирались провести в Маниле, где жениху предстояло войти в дело отца. Уз­нав об этом, Фолкнер уехал из родного города. Он не мог видеть, как другой поведет Эстель к венцу. Вероятно, будущий писатель очень страдал от мысли, что любимая будет принад­лежать другому, и как только весть о свадьбе дошла до него, Уильям вступил добровольцем в Британские военно-воздушные силы.

Фолкнер всегда любил самолеты. Сначала он пытался записаться в Американский кор­пус связи (американские ВВС входили тогда в этот корпус). Однако его не взяли, так как он не проучился двух лет в колледже. Тогда Фолкнер обратился к англичанам, которые очень нуждались в людях.

Война завершилась прежде, чем Фолкнер окончил летную школу. Однако британское правительство дало ему возможность завер­шить курс обучения. Уильяму присвоили чин лейтенанта военно-воздушных сил корпуса его величества. Приказ о его производстве, подпи­санный королем Георгом и окантованный в рамку, висел над камином в доме родителей.

Зимой 1918/1919 г. были впервые опублико­ваны рассказы Фолкнера, а осенью он поступил в университет. Но, как и школу, недоучив­шись, бросил и университет. Он работал то плотником, то маляром, то почтмейстером;  да­же основал страховую компанию по страховке студентов от провала на экзаменах. В какой-то момент своих скитаний он устроился ночным кочегаром на электростанцию. Фолкнер позд­нее говорил, что там, на станции, он и написал свою лучшую книгу — «Когда я лежала, уми­рая». Писатель объяснял, почему именно элек­тростанция оказалась идеальным местом для работы. Там было тепло, тихо, никто его не тре­вожил. Жужжание большой старой турбины успокаивало нервы, и он писал, отрываясь лишь для того, чтобы подбросить лопатой оче­редную порцию угля. Именно на станции Фолк­нер, вероятно, окончательно осознал свое при­звание, и больше уже не расставался с пером.

Кратко описывая историю профессиональ­ной литературной деятельности Фолкнера, не­обходимо отметить главные вехи его блестя­щей карьеры. Дебютировал Фолкнер книгой стихов «Мраморный фавн», написанной под влиянием французского символизма. Первый роман «Солдатская награда», вышедший в 1926 г., написан в духе прозы «потерянного по­коления»; роман «Сарторис» открывает цикл произведений о Йокнапатофе — вымышлен­ном южном округе. Роман «Шум и ярость» уг­лубляет и развивает заявленную в «Сарторисе» тему обреченности патриархальной традиции фермерского Юга, распада и дегуманизации его общественных связей. Деградацию Юга Фолкнер связывает с допущенной в прошлом роковой ошибкой — признанием законности рабства. Вместе с уходящей «южной цивилиза­цией» гибнут и порожденные ею люди — герои писателя. Если до выхода в свет «Святилища» Фолкнер оставался «писателем для критиков», то история преступлений гангстера-садиста, лишь по чистой случайности уличенного зако­ном, принесла ему коммерческий успех и при­глашение в Голливуд в качестве сценариста- консультанта.

В центре одного из лучших романов Фолк­нера «Авессалом, Авессалом!» судьба полков­ника-южанина Сатпена, чья энергия и одер­жимость все же бессильны повернуть вспять неизбежный ход событий: любое его начина­ние гибнет, каждая идея обречена уже в заро­дыше. Распаду былых патриархальных основ посвящена трилогия, повествующая о пред­ставителях «нового рода» Сноупсов, жесто­ких, хладнокровных дельцах.

Критики, взявшись коротко охарактеризо­вать стиль и направление писателя, обычно отзываются о них так: «Хотя в ранних произ­ведениях Фолкнера заметен интерес к «экспе­риментальным школам» европейского рома­на, и в частности к роману «потока сознания», основными тенденциями своего творчества он, несомненно, принадлежит к литературе кри­тического реализма. Творческий метод Фолк­нера характеризуется глубоким историзмом, тяготением к символике, ведению повествова­ния в нескольких временных пластах, исполь­зованием высокой риторики. Будучи нацио­нальным писателем, кровно связанным с судьбой американского Юга, с его прошлым и настоящим, с его мифологией, культурой, языком, бытом, Фолкнер одновременно клас­сик мировой литературы, общечеловеческое достояние».

Характеризуя Фолкнера как глубоко наци­онального писателя, критика нисколько не преувеличивала. Он действительно был плоть от плоти американского Юга, герои его произ­ведений всегда оказывались узнаваемы их прототипами.

В 1929 г. Эстель развелась со своим первым мужем и вернулась домой с Востока с двумя де­тьми, мальчиком и девочкой. Здесь она снова встретилась с Фолкнером. Вскоре они отправи­лись в Колледж Хилл, где доктор Хедлстон об­венчал их в старой церкви с балконом для ра­бов, именными скамьями и отдельным входом для знатных прихожан. После женитьбы Фолкнер взял детей в свой дом и воспитывал их как родных вместе со своей дочерью Джилл от первого брака.

Поначалу молодые снимали себе жилье. Но, получив аванс за очередную книгу, Фолкнер приобрел старый дом, в сад которого еще в дет­стве лазил за яблоками и персиками. Это был единственный дом в Оксфорде, которым хотел владеть Фолкнер. В этом месте он прожил до конца жизни, отсюда вынесли гроб с его телом.

Когда пришла весть, что Фолкнеру при­суждена Нобелевская премия (1949), многим казалось, что он исписался полностью. Да и сам он к тому времени любил повторять, что если и доведется еще сочинять, он переклю­чится на детективные рассказы.

«Детективный жанр, — говорил Фолкнер, — отличается великими достоинствами — стоит только придумать хорошую схему, а уж в даль­нейшем можно повторять ее без конца, придет­ся только менять имена героев и место дейст­вия». Такой схемой-скелетом, кажется, может служить роман «Осквернители праха». В нем невинного человека спасают от самосуда толпы, доказав, что роковая пуля не могла вылететь из его револьвера.

В то утро, когда появилось, наконец, офи­циальное сообщение о присуждении премии, журналисты попросили его сделать заявление для печати. Таким образом он узнал, что по­лучил премию. Репортеры нашли писателя во дворе за домом, где он пилил дрова. В своих первых, кратких сообщениях они назвали Фолкнера пятидесятидвухлетним фермером, и ему это понравилось. Правда, Фолкнер никог­да по-настоящему не занимался сельским хо­зяйством, но он владел участком земли, счи­тал себя кровно связанным с землей. Он любил родные места преданно и самозабвенно, радо­вался, когда его принимали за фермера. Фолк­нер очень много знал о сельском хозяйстве, но сведения он приобрел в основном из книг.

Фолкнер поблагодарил репортеров за то, что они взяли на себя труд приехать и сообщить ему о том, что он теперь Нобелевский лауреат. А на другой день стало известно, что Фолкнер отказался ехать в Швецию за премией. Узнав об этом, представители Государственного де­партамента забеспокоились. Им казалось, что отказ Фолкнера может вызвать осложнения в отношениях между Швецией и США. Но Фолкнер продолжал стоять на своем. Он за­явил, что как только написанная им книга по­является на прилавках магазинов, она стано­вится достоянием любого человека, который в состоянии ее купить. А вот он после выхода книги остается частным лицом и принадлежит лишь себе. И добавил, что если кому-нибудь за­благорассудится присудить его книгам пре­мию, пусть присуждают, однако никому не да­но права решать, ехать ли ему, Фолкнеру, за границу за этой премией или не ехать.

В Госдепартаменте знали, что Фолкнер дру­жен с полковником Ивенсом, и обратились к нему за помощью. Ивенса сделали как бы спе­циальным эмиссаром правительства США при Фолкнере. Полковник взялся за дело и угово­рил писателя (неизвестно как) поехать в Шве­цию вместе с дочерью.

Как только Фолкнер получил Нобелев­скую премию, были переизданы все его кни­ги. Они затопили книжный рынок. Издатели лихорадочно подбирали крохи и охотились за самыми маленькими неизданными веща­ми. Знаки отличия сыпались на писателя как из рога изобилия: тут были и медали, и почетные дипломы. Все они вместе с дипло­мом Нобелевской премии хранятся в мест­ном музее. Фолкнер получил первую премию нью-йоркских газет. Иностранные прави­тельства награждали его орденами. Франция сделала его кавалером ордена Почетного ле­гиона, Фолкнер очень гордился этой малень­кой ленточкой на лацкане пиджака.

Однажды чета Фолкнеров получила при­глашение на прием в Белый дом. Однако Фолкнер вежливо отклонил его. Он сказал, что сто миль слишком большое расстояние для того, чтобы присутствовать на трапезе, и по­просил Эстель написать ответ Первой леди — супруге президента.

Про Фолкнера говорили, что он недоступен. Действительно, он как бы возвел вокруг себя сте­ну, спасаясь от разговоров о своем творчестве. Он просто отказывался говорить на эту тему, а если с ним все-таки заводили разговор о его книгах, он прятался, как устрица, захлопнувшая створ­ки своей раковины. Он только что уши не заты­кал и решительно не желал слушать собеседни­ков. Критические замечания о его вещах всегда больно ранили Фолкнера. И он защищался от них всеми доступными ему средствами. Он толь­ко однажды нарушил это правило. К Фолкнеру обратился юноша-студент, который выбрал те­мой своего диплома творчество Фолкнера.

Фолкнер решил послушать, что написал о нем молодой человек. Убедившись, что сту­дент относится к своей работе серьезно, пи­сатель сделал ряд замечаний, которые, как он надеялся, должны были помочь молодо­му человеку. Во время беседы студент пожа­ловался, что книгу Фолкнера, о которой он пишет, ему удалось достать только в деше­вом двадцатипятицентовом издании. «Это и есть ее настоящая цена, — сказал Фолкнер, — больше она не стоит».

Фолкнер всегда сочувствовал всем, кого пре­следуют власть имущие. Вот почему он вступил в контакт с коммунистической партией. Это произошло в 1930 г. В округе Лафайет прожи­вал тогда единственный коммунист, зарегист­рированный в штате Миссисипи. Его одиноче­ство вызывало сочувствие Фолкнера, и он пожертвовал пятьдесят долларов на нужды компартии. Пятьдесят долларов — не слишком большая сумма, но взнос этот служил как бы данью уважения к человеку, который один вы­ступил против двух миллионов жителей штата.

Фолкнер никогда не принимал участия ни в каких политических сборищах. Даже разъ­езжая со своим дядей Джоном по всей округе во время избирательной кампании, он не слу­шал его речей. Фолкнер был слишком занят, наблюдая за аудиторией и слушая выступле­ния избирателей. Тем не менее Фолкнера мно­го раз обвиняли в том, что он коммунист, красный, розовый, разрушитель основ.

В жизни Фолкнера был период, когда он в печати и устно выступал в защиту интеграции негров и белых. Его родне это не нравилось, од­нако остановить его она и не пыталась. Конеч­но, как только Фолкнер выступил в защиту не­гров, на него обрушился поток брани. По ночам раздавались таинственные телефонные звонки, и чьи-то голоса угрожали расправой. Письма тоже были полны оскорблений и брани. Родня судачила: «Получил по заслугам, так ему и на­до! Должен был знать, на что идет». Но Фолк­нер не реагировал на угрозы, не замечал их.

Один из профессоров английской литерату­ры написал целую диссертацию, посвященную происхождению фамилии героев последних книг Фолкнера — Сноупс. Ученый не встречал ее прежде. Его заинтересовало само звучание слова. Впрочем, многие ученые ломали головы над происхождением этого слова. Сам Фолкнер говорил только, что фамилия Сноупс — одна из самых счастливых его находок.

Фолкнер писал исключительно о тех «сноупсах», которые завладели его родным Окс­фордом. Для него они всегда оставались роем саранчи, опустошившей город и заполнившей его «термитами, подточившими прежний со­циальный порядок».