В противоположность большинству писа­телей 40-х годов XIX в. И. А. Гончаров про­исходил из зажиточного симбирского купече­ского семейства, что не помешало ему, однако, получить весьма основательное по тем временам образование. Мать Гончарова, простая, но добрая женщина, на руках кото­рой он остался после смерти отца трехлетним ребенком, ничего не жалела для воспитания сына. На другом берегу Волги жил священ­ник, образованный и просвещенный; он от­крыл пансион, имевший заслуженный успех среди симбирского дворянства. Сюда был от­дан и молодой Гончаров. Дело обучения и вос­питания было поставлено в пансионе весьма тщательно, священник следил не только за учением, но и за чтени­ем своих учеников. Это обстоятельство не поме­шало юноше прочитать множество книг, вряд ли одобренных бы строгим учителем, но способство­вавших развитию юно­ши. Особенно много чи­тал молодой Гончаров книг про путешествия, которыми увлекся под влиянием рассказов крестного отца, старого моряка. Именно эти рассказы и книги о пу­тешествиях зародили в Гончарове мечту о кругосветном путешествии.

В 1835 г. Гончаров закончил словесное отде­ление Московского университета и поступил переводчиком в Министерство финансов, где и прослужил до отправления в кругосветное пу­тешествие. В Петербурге у Гончарова скоро за­вязались литературно-артистические знакомст­ва, он попал в салон семьи Майковых, где царило поклонение искусству ради искусства.

Первое крупное произведение Гончарова — «Обыкновенная история» (1847) — имело ус­пех необычайный. Даже «Северная пчела», ярый ненавистник так называемой «нату­ральной школы», отнесся крайне благосклон­но к дебютанту, несмотря на то, что роман был написан по всем правилам ненавистной ему школы.

В 1852 г. Гончаров попал в экспедицию ад­мирала Путятина, отправлявшуюся в Япо­нию, чтобы наладить контакты с этой тогда еще недоступной для иностранцев страной. Гончаров был прикомандирован к экспедиции в качестве секретаря адмирала. Возвратив­шись из путешествия, прерванного войной, Гончаров напечатал в разных журналах цикл путевых очерков «Фрегат „Паллада"», а за­тем взялся за роман «Обломов», который по­явился в свет в 1859 г. Успех был такой же всеобщий, как и у «Обыкновенной истории».

Незадолго до выхода «Обломова» Гонча­ров стал цензором и занимал этот пост вплоть до выхода в отставку в начале 70-х го­дов. В 1869 г. появился третий большой ро­ман Гончарова — «Обрыв», который, по са­мому существу своему, уже не мог иметь такого всеобщего успеха, как два предыду­щих его романа. Гончаров не был женат и ли­тературную собственность завещал семье сво­его старого слуги.

Таковы несложные рамки долгой и не знав­шей никаких сильных потрясений жизни авто­ра бессмертных русских романов. И именно это безмятежное спокойствие, которое сквозило и в наружности писателя, создало у публики впе­чатление, что Обломов был списан Гончаровым с самого себя. Повод к этому предположению отчасти дал сам писатель. Вспомним, напри­мер, эпилог «Обломова»: «...Шли по деревян­ным тротуарам на Выборгской стороне два гос­подина. ...Один из них был Штольц, другой его приятель, литератор, полный, с апатичным ли­цом, задумчивыми, как бы сонными глазами», В дальнейшем обнаруживается, что этот апатичный литератор, беседующий со Штоль­цем «лениво зевая», есть ни кто иной, как сам автор романа. Во «Фрегате „Паллада"» Гончаров восклицает: «Видно, мне на роду написано быть самым ленивым и 'заражать ленью все, что приходит в соприкосновение со мной». Несомненно, автопортретен и образ некого беллетриста Скудельникова, который «как сел, так и не пошевелился в кресле, как будто прирос или заснул. Изредка он подни­мал апатичные глаза, взглядывал на чтеца и опять опускал их. Он, по-видимому, был рав­нодушен и к этому чтению, и к литературе, и вообще ко всему вокруг себя». Наконец, в ав­торской исповеди Гончаров прямо заявлял, что образ Обломова не только результат на­блюдения окружающей среды, но и результат самонаблюдения. И другим Гончаров по нача­лу казался похож на Обломова. Один из со­временников так его описывал: «Среднего роста, плотный, медленный в походке и во всех движениях, с бесстрастным лицом и как бы неподвижным взглядом, он кажется со­вершенно безучастным к суетливой деятель­ности бедного человечества, которое копо­шится вокруг него».

И все-таки Гончаров — не Обломов. Пред­принять кругосветное плавание на парусном судне могла только очень решительная натура, менее всего напоминающая Обломова. Не по­хож на Обломова Гончаров и тогда, когда обна­руживается та тщательность, с какой он писал свои романы, хотя именно в результате этой тщательности, неизбежно ведущей к медли­тельности, публика и заподозрила Гончарова в «обломовщине». Читатели видели авторскую лень там, где на самом деле шла интенсивная творческая работа. Конечно, перечень сочине­ний Гончарова нельзя назвать пространным. Многие современники писателя, меньше его прожившие, оставили после себя гораздо более обширное наследие. Но зато как велик объем писательского материала, заключающийся в трех его романах. Еще Белинский говорил: «Что другому бы стало на десять повестей, у Гончарова складывается в одну рамку». Среди художников есть такие, которые способны пи­сать только большие холсты, Гончаров — из их числа. Каждый из его романов задуман в ко­лоссальных размерах, в каждом автор старает­ся воспроизвести целые периоды, целые поло­сы русской жизни.

Еще более несостоятельными оказываются параллели между Гончаровым и Обломовым, когда приступаешь к знакомству с процессом рождения романов Гончарова. Среди совре­менников было распространено мнение, что Гончаров напишет роман, а потом десять лет отдыхает. Это неверно. Промежутки между появлениями романов были наполнены у Гончарова интенсивной, пусть неосязаемой, но все-таки творческой работой. «Об­ломов» был опубликован в 1859 г., но был задуман и набросан сразу же вслед «Обыкновенной истории». Как только какой-нибудь сюжет завладевал вообра­жением писателя, он тот­час начинал набрасывать отдельные эпизоды, сцены и читал их знакомым. Все это до такой степени его переполняло и волновало, что он изливался «всем ко­му попало», выслушивал мнения, спорил. Затем начиналась связная ра­бота. Появлялись целые законченные главы, которые иногда даже отдавались в печать. Так, например, один из важнейших эпизодов «Обло­мова» — «Сон Обломова» — появился в печати десятью годами раньше самого романа. «Я слы­шу, — рассказывал Гончаров, — отрывки из разговоров, и мне часто казалось, прости Госпо­ди, что я это не выдумываю, а что это все носится в воздухе около меня, и мне надо только смотреть и вдумываться».

Произведения Гончарова до того им были об­думаны во всех деталях, что сам акт написания становился для него процессом второстепен­ным. Годами обдумывал он свои романы, но пи­сал их за недели. Например, вся вторая часть «Обломова» была написана за пять недель пре­бывания в Мариенбаде. Гончаров писал ее, не отходя от стола. Распространенное представле­ние о Гончарове — двойнике Обломова создает, таким образом, совершенно ложное представле­ние. Действительная основа его характера, обусловившая весь ход творчества, — вовсе не апатия, а уравновешенность писательской лич­ности и полное отсутствие стремительности. Бе­линский говорил о Гончарове: «У автора нет ни любви, ни вражды к создаваемым им лицам, они его не веселят, не сердят, он не дает ника­ких нравственных уроков ни им, ни читателю, он как будто думает: кто в беде, тот в ответе, а мое дело сторона». За эту размеренность жиз­ненных идеалов, непосредственно, конечно, вы­текавшую из размеренности темпераментов, Белинский прямо называл Гончарова «немцем» и «чиновником».

Крайне скудный биографический материал о Гончарове со временем значительно обогатил­ся различными изысканиями. Этот новый ма­териал оглушил читающую публику, устано­вил факт, совершенно исключительный в литературе. Перед публикой предстал масти­тый писатель, и к тому же представитель ред­кого литературного бесстрастия, который вме­сте с тем сплошь и рядом находился на грани настоящего безумия. Происходя из семьи, не­которые члены которой даже заканчивали жизнь в сумасшедшем доме, Гончаров был пси­хопатически мнительным человеком (главным образом, в связи с состоянием погоды), одер­жимый по временам ясно выраженной манией преследования. В частности, Гончаров был убежден, что Тургенев его злейший враг и кра­дет у него темы. Эта навязчивая идея прини­мала вполне бредовые формы. Гончаров не стеснялся уверять, что «агенты» Тургенева ро­ются в ящиках его стола, выкрадывают из его черновиков типажи, «телеграфируют» о них Тургеневу, и тот на данном основании пишет свои произведения.

В такой печали и безумии заканчивалась жизнь одного из самых замечательных рус­ских писателей.