Детство и отрочество будущего писателя при­шлось на время расцвета романтизма. С один­надцати лет он редактировал лицейский журнал и пытался сочинять, в четырнадцать увлекался Шекспиром, обращался ко всем жанрам, типич­ным для романтизма, и прежде всего к «неисто­вому», склонному к гротеску, фантастике, эмо­циональной напряженности лиризму.

В 1840 г. Флобер, успешно сдав экзамены в руанском лицее, стал бакалавром. Он отпра­вился в Париж осваивать юридические науки. Он был уже очень начитан и все больше под­падал под магию художественного творчест­ва, но пока не отдался ему целиком.

Если не считать путешествий Флобера и его поездок в Руан и Париж, писатель тридцать лет прожил, неутомимо работая, в усадьбе Круассе с матерью и племянницей. Гюстав Флобер проявил героическую самоотверженность в творческом труде, был поразительно предан своему призванию. Прикованный к столу стра­стной жаждой совершенства, он с небывалым упорством добивался точного выражения мыс­ли и чувства, выбирая незаменимые и полно­звучные слова. Освещенное до поздней ночи окно в Круассе стало маяком и для речных су­дов на Сене, и для французской литературы.

В двадцать лет Флобер — жертва безвреме­нья. Трагически звучит его запись в юношес­кой тетради: он чувствует себя «безупречно честным человеком, то есть способным на преданность и большие жертвы...», но это ни­кому не нужно. Он там же записывал: «...Ужасно зрелище современного мира». Вы­вод: «...выше всего только Искусство...» Его привлекал в искусстве «пыл исследования — счастье благородных душ»; он и пытался ды­шать в «своей пещере» только воздухом ис­кусства. Но самоизоляция от воздуха эпохи невозможна.

Флобер отлично знал, что нет искусства без ус­ловности, и все же стре­мился к адекватности изо­бражения изображаемому. Его цель — красота точно­сти, в поэтике он максима­лист. С возрастом он выра­ботал « объективный », «безличный» метод изоб­ражения, «показа» без вмешательства, прямой оценки, комментари­ев автора. Он отказался от повествования, в котором звучали бы интонации автора. Таким образом Флобер добивался в «Госпоже Бовари» удивительного эффекта стереоизображе­ния. Известный критик Сен-Бёв отметил, что роман близок фламандской живописи. Писа­тель и сам сказал, что стремился «во всю си­лу, выпукло изображать и мельчайшие явле­ния, и значительные», чтобы заставить читателя «ощутить почти материально» вос­произведенную им жизнь.

Флобер так мотивировал условия и пре­имущества «объективного» метода: увидеть вещи такими, каковы они в реальности, мо­жет только «честный человек», не внося­щий в процесс наблюдения «никакого лич­ного интереса». Это позиция натуралиста. Флобер сознательно избрал ее, и фактичес­ки она преобладала в его творчестве над по­зицией интеллектуального аристократизма.

Именно она организовала творческий про­цесс. Автор «Госпожи Бовари» — исследо­ватель общества. Объективность Флобера — это не бесстрастие, как подчас думают, а полное беспристрастие. Он так глубоко со­переживал персонажам, перевоплощаясь в них, что во время работы над сценой отрав­ления Эммы Бовари у него самого были при­знаки отравления и рвота. Принцип беспри­страстия Флобер соблюдал неукоснительно, добиваясь того, чтобы оно включало в себя приговор искусства реальности. Он писал Жорж Занд: «Не пора ли впустить в искус­ство Правосудие? Беспристрастие изображе­ния достигло бы тогда величия закона и точности науки1»

Но овладеть таким искусством было нелег­ко. Главная трудность в том, что необходимо одновременно добиваться и адекватности изо­бражения изображаемому, и его обобщения, укрупняющего реальность. Флобер в письме к И. Тэну рассказывал: все, что он видит зрени­ем воображения и памяти, для него «действи­тельность, столь же настоящая, как объектив­ная реальность», и видит это он с резкой ясностью. Но многое, отсеиваясь, не входит в текст, например следы оспы на лице аптека­ря Оме, пятна на мебели. Другое, наоборот, укрупняется, например стиль красноречия господина Оме. «Добиваясь совершенства, на­до создавать правдивое, а создавать его мож­но, лишь отбирая и преувеличивая» типичное в жизни. Он назвал это «гармоничным» (то есть не нарушающим пропорций) преувеличе­нием самого характерного.

Картина антигармоничной, уродливой ре­альности должна быть гармоничной: это требу­ет красоты, точности. Поэтому Флобер назвал идеализацией «процеживание» содержания памятью, сосредоточенной на нем, совершаю­щей отбор и оставляющей только типичное. После отбора и преувеличения характерного, говорил он, все отчетливо видно в солнечном свете правдивого искусства. О том же он писал И. С. Тургеневу: «...чтобы увидеть, надо упо­рядочить и переплавить».

В связи с упоминанием имени Тургенева нельзя не отметить особые отношения между двумя писателями. В собрании сочинений Флобера 1910 г. есть восемь писем Тургеневу. В дополнительных томах 1954 г. — сто восем­надцать. Они отражают сердечную привязан­ность и интеллектуальную близость француз­ского и русского писателей. «У вас все основания любить меня, потому что я очень люблю вас», — писал Флобер. «Никогда ни к кому не тянуло меня так, как к вам. Общест­во моего милого Тургенева благотворно для моего сердца». «Флобер — один из тех, кого я любил более всего на свете», — сказал Турге­нев после смерти друга.

Но вернемся к «Госпоже Бовари». Во время работы над этим бессмертным романом Флобер писал: «Изобразить сцепление чувств адски трудно, между тем в этом вся сущность рома­на» . Он обращался главным образом к чувствам, имитирующим романтическое мировоззрение, которое считал выражением слабости. В его про­изведениях присутствует особый драматизм слабости — на всех уровнях: от эмоционально­го и психологического до социального и полити­ческого. В этом драматизме, вялом, лишенном борьбы, но мучительном для людей, нет дина­мичности. Флобер и мечтал написать книгу без сюжета, вовсе не нуждающуюся в сцеплениях. Этим объясняется постоянная его забота о сцеп­лении текста ритмом и интонацией.

Флобер участвовал в сближении прозы и стиха во второй половине XIX в.: в них уви­дели сообщающиеся сосуды, между которыми нет непроницаемой перегородки. Такое сбли­жение помогало обновлять структуру, осво­бождая поэзию от жестких условностей тра­диционного стихосложения и внося в прозу интенсивность стихотворной формы. Флобер хотел «дать прозе стихотворный ритм, остав­ляя ее прозой и только прозой...». Он мечтал выработать «стиль... который был бы ритмич­ным, как стихи, точным, как язык науки, и с волнообразным звучанием виолончели».

«Госпожа Бовари» начата в 1851 г.. Четыре года и восемь месяцев Флобер работал над ней упорно, напряженно, медленно, словно сдвигая гору, преодолевая отвращение к «посредствен­ности» изображаемого. Об этом труде Анатоль Франс сказал: великан Флобер, опираясь на дубину, перенес литературу с берега романтизма на берег реализма. В 1853 г. Флобер жаловался: «Бовари» подвигается туго: за целую неделю — две страницы!!!» За три месяца — тридцать де­вять страниц. Зато он доволен адекватностью романа и изображаемой жизни. Когда роман был издан, Сен-Бёв выразил уверенность, что эта книга — плод пристальных наблюдений. Но она более всего плод гениального воображения и длительных размышлений о современности. Банальной, даже пошлой истории «развратив­шейся», пустой провинциалки Флобер сумел придать высокий трагизм, строгую красоту и ро­ковую силу развития античной драмы.

В 1857 г. роман вышел отдельной книгой. И маститый Сен-Бёв, и начинающий критик А. Франс увидели в нем аналитический роман нового типа. Тогда же директор журнала, как и «его сообщники» — автор и типограф, — были преданы уголовному суду за «отрицание красо­ты и добра», «изучение и изображение» темных сторон жизни, нарушающие «правила здравого смысла». На все уговоры внести в роман хотя бы мелкие исправления Флобер отвечал: в нем нет ничего достойного порицания самого строго мо­ралиста. Адвокат добился оправдания.

Замысел «Госпожи Бовари» вырос из жела­ния, как сказал Флобер, «воссоздать серый цвет заплесневелого существования мокриц» — цвет «посредственности» эпохи и мещанского драматизма слабости. «Я всматриваюсь в пле­сень, покрывающую душу», — писал автор «Бовари». «Посредственность» играет роль Ро­ка в этой драме. Против жизни цвета плесени по-своему восстает Эмма Бовари (как и автор романа — по-своему). Это возвышает Эмму над средой. Вот почему Бодлер в статье о романе на­звал ее образ «героическим». Но трагическая ирония в том, что ее «бунт», ее протест — того же цвета посредственности и пошлости, что и отвергаемый ею мещанский образ жизни.

Удивляет искусство Флобера гармонично вы­ражать многое скупыми деталями. «Деталь — ужасная штука... Ожерелье состоит из жемчу­жин, но держится оно на нитке...» В «Госпоже Бовари» «нитка» — тема «посредственности» эпохи, чувств Эммы. И посредственность бога­чей в замке Вобьесар, в сущности, обрисована одной фразой в духе «Лексикона прописных истин» — штампов мещанского мышления, кото­рый Флобер составлял почти всю жизнь.