Отец поэта Джон Байрон принадлежал к ста­риннейшему английскому роду. Он закончил французскую военную академию, поступил в гвардию и еще почти ребенком участвовал в американских войнах. За бешеный характер, безумные поступки и невероятное количество долгов его прозвали Безумный Джек. Уже буду­чи вдовцом, с маленькой дочкой Августой Бай­рон (которой предстоит занять значительное ме­сто в судьбе поэта) на руках, он женился на богатой наследнице, мисс Кэтрин Гордон Гайт. Мать поэта не могла похвастаться красотой, но была «горда как Люцифер» своим родом, еще более старинным, чем род мужа, — родом Гор­донов, восходящим к королям Шотландии.

Молодые отправились в прекрасное поме­стье Гайтов и были встречены весьма непри­ветливо родными и друзьями Гордонов. Капи­тан Байрон принес с собой в эту пуританскую деревню свои безалаберные привычки: все но­чи напролет в поместье те­перь танцевали и кутили. Шотландцы относились с презрением к англичанину, который пускал по ветру шотландское наследство. Они осуждали безумную Кэтрин, которая считала се­бя красавицей, рядилась в шелка и перья, прикрывала слишком короткую шею драгоценностями и дала се­бя одурачить, выйдя замуж за человека, кото­рому нужны были только ее деньги. Аноним­ные стихоплеты открыто говорили об этом:

Из Англии приплелся

Гуляка и злодей,

В Шотландии не знают,

Как звать его, ей-ей!

Он женщин соблазняет.

Не платит по дворам

И Гайтов все богатства

 Развеет тут и там.

Стишок оказался пророческим. Джон Бай­рон пустил по ветру все наследство жены и практически исчез из ее жизни, когда денеж­ный ручеек иссяк.

Джордж Байрон родился на родине матери, в Абердине. Ребенок был так же красив, как его отец, но как только Начал ходить, мать с ужасом обнаружила, что он хромает. Ступни были правильной формы, ноги одинаковой длины, но как только он ступал, нога подвер­тывалась. Малыш мог стоять только на носках. Консилиум врачей установил, что причиной этому явилось неправильное положение при родах (результат чрезмерной стыдливости мис­сис Байрон) — связки щиколоток, по-видимо­му, были парализованы. Абердинский доктор списался со знаменитым лондонским акуше­ром, тот заказал для ребенка специальную обувь, но малютка Байрон все же продолжал хромать. Позднее хромота сильно отозвалась на судьбе и характере поэта. Один знакомый Байрона передавал следующие его слова: «Ес­ли это, — он подносил палец ко лбу, — возно­сит меня над людьми, то это (показывая на свою ногу) ставит меня ниже всех других».

Поразительно красивый, темнорусый, голу­боглазый мальчик, к которому перешло от ро­дителей тяжелейшее историко-родовое наслед­ство, беззаботно прожил детство. Живописная глушь, море и величавые горы, близость к дере­венскому народу, почти плебейская простота быта, развитие сил на воле, первые уроки чте­ния, неприхотливая начальная школа — свое­образное вступление в жизнь с ее мировой аре­ной, бурями и страстями. Оно украшено и необычно рано вспыхнувшей любовью, и вос­торженными импровизациями, и первыми по­этическими опытами. Смерти двух родственни­ков принесли десятилетнему мальчику титул лорда, обладание родовым замком, роль главно­го представителя рода Байронов. Взволнованное честолюбие и суетность, пробудившие притяза­ния на почетное положение избранника, были ответом на эту волшебную перемену. Шотланд­скому отшельничеству наступил конец. Переезд в Англию, водворение в романтическом, запу­щенном дедовском поместье, «Ньюстедском аб­батстве», были началом новой жизни.

Далее последовало поступление в аристо­кратический колледж Харроу, где малень­кий лорд заявил себя личностью, страстно увлекавшейся и в любви, и в дружбе, в то же время способной стать вождем ученической толпы. Юный Байрон был прекрасным ора­тором, обожал читать и с удовольствием за­нимался самообразованием. Он уже познал несовершенства и противоречия жизни, пережил много горя, разочарований, тиранию матери. Все это он поверял стихосложению. Его стихи еще несовершенны, но творческая независимость уже пробивается сквозь рам­ки условности.

Недовольство жизнью, несчастная любовь к кузине, постоянные раздоры с матерью, до­ходившие иногда до вспышек бешенства, тол­кали к вызывающим, назло постылой жизни, бравадам. Кембридж, сменивший Харроу, ув­лек его свободой студенческих нравов, распу­щенностью и жаждой острых наслаждений. Частые отлучки в Лондон, где Байрона окру­жала более чем веселая братия, поддержива­ли это направление — и пошла по округе пре­увеличенная молва о безумном разгуле, об оргиях в Ньюстеде, где товарищами, одетыми монахами, руководит «аббат» и ходит вкруго­вую череп, как кубок, с вырезанным на нем стихотворением во славу любви и кутежа.

Замысел большого путешествия созрел у Байрона давно, задолго до того, как он бросил опостылевший университет. Он убеждал близ­ких, что странствия должны прекрасно про­должить его самообразование (тогда предпо­лагалось посетить даже Россию). Позднее этот замысел был серьезно изменен; странник ре­шил отправиться вдаль от лживой и дряблой цивилизации — на европейские окраины, на Восток, не только ближний, греко-турецкий, но и дальний, в Персию, Индию, туда, где жизнь свежа, первобытна, к народам, в обще­нии с природой сохранившим целостность и силу. Влияние идей его любимого философа Руссо соединилось с боевым духом протеста против ветхих форм мнимокультурной жиз­ни. В 1809 г. Байрон покинул Англию. Пол­ностью выполнить программу путешествий ему не удалось, но плавание от Англии до Константинополя оставило неизгладимый след в его душе. Он заболел Востоком, и эта восточная «бацилла» жила в нем до смерти.

Полный впечатлений и дум, многое познав­ший и переживший, возвратился Байрон после двухлетнего отсутствия домой. Судьба пригото­вила ему ряд тяжких испытаний. Смерть мате­ри, несколько утрат в его дружеском кругу, ос­трые приступы сердечного горя, когда любимая женщина стала женой другого и узнала в бра­ке лишь несчастье, оскорбительные выпады против него в печати, материальные затрудне­ния — все сошлось в одной точке, удручая и возмущая его. Но яркий луч внезапно прорезал беспросветный мрак, сгустившийся над поэтом. Не собираясь издавать свою написанную в до­роге поэму «Паломничество Чайльд Гароль­да», но уступив настоянию друзей, поражен­ных ее красотой, Байрон показал ее своему будущему бессменному издателю Меррею. Тот пришел в восторг, немедленно издал две песни из поэмы, и получилось так, что, по словам Байрона, он однажды заснул безвестным, а про­снулся знаменитым (1812). Пленительный об­раз грустного странника, с его душевной болью, презрением к людям, но жаждующего сво­боды и возрождения, живые красоты экзо­тических стран, по­эзия природы, гор, моря обеспечили не­слыханный успех.

Чудесная восточ­ная оправа в «Гароль­де» вызвала жажду новых сказаний в восточно- экзотическом духе, тогда как за самим Гарольдом чудились новые, близкие ему обра­зы независимых личностей, отрясающих с себя ветхий мир. Отзываясь на эти запросы и ожи­дания, среди шумного светского водоворота Байрон пишет одну за другой несколько герои­ческих поэм: «Гяур», «Корсар», «Невеста Абидосская». Люди, страсти и природа Востока за­полнили их, а черты мятежного главного героя становились все мрачнее, отражая властное проявление его индивидуальности и загадоч­ную таинственность его прошлого, может быть, даже преступного. В поэмах налет некой «раз­бойничьей романтики».

Период с 1812 г. до начала 1815 г. стал вре­менем высшей славы Байрона в отечестве. «Моя пора пришла, — вспоминал он потом, — что ж, у меня все же была своя пора!»

С опубликованием поэмы «Паломничест­во Чайльд Гарольда» и в личной жизни по­эта произошли значительные перемены. Му­чительная связь с леди Каролиной Лэм исто­щила его душевно и морально. В это же вре­мя завязались романы с двумя женщинами, отношения с которыми станут пожизненным крестом поэта. Это — сводная сестра Байро­на, Августа Ли (урожденная Байрон) и леди Аннабелла Мильбенк (будущая жена поэта).

Августу Байрон любил больше, чем кого-либо, отчаявшейся и неудержимой любовью; он посвя­тил ей стихи, которые, может быть, были лучше всего того, что он написал прежде:

Не вздохну, не шепчу, не пишу твое имя —

Скорбный звук, заклейменный устами чужими,

Но слеза, что сжигает мне щеки огнем, —

Это мысли, что прячутся в сердце моем.

Кратки были для счастья и для успокоения

Те часы — их блаженство и их исступленье!

Отречемся, расстанемся, цепь оборвем —

И в разлуке утонем, чтоб вновь быть вдвоем.

 Пусть тебе будет счастье, а мне —

преступленье,

О, прости, мое сердце!...

Августа по-своему любила поэта. Он был знаменит и богат, в ее стесненной и трудной жизни он появился как избавитель. Она даже родила от него ребенка, что вызвало резкое осуждение в обществе.

О том, чтобы с помощью брака переменить двусмысленную ситуацию, вызывающую ро­пот в обществе, подумывал и Байрон. Для по­эта, душевно утомленного и разочарованного, мысль о тихом счастье с существом, чуждым пустому и пошлому обществу, показалась свет­лым исходом, радостной переменой жизни. Байрон, на первый взгляд, сделал удачный вы­бор, остановившись на Аянабелле Мильбенк, выросшей в провинциальной глуши, в друж­ной старинной семье. Одержав верх над опасе­ниями и нерешительностью родителей, про­слышавших о его бурной жизни, Байрон поверил чувству девушки. Воспитанная в ста­розаветном духе, надеявшаяся спасти и возро­дить своего знаменитого мужа, Аннабелла очень заблуждалась по поводу его характера и взглядов. Байрон оказался удивительным диа­гностом, сказав о ней: «Ее уверенность в собст­венной непогрешимости приведет однажды к замечательной ошибке...» В один из первых дней своей помолвки она писала: «При зрелом обсуждении я выбрала для себя наиболее подхо­дящего спутника, способ­ного поддержать меня на пути к вечности». Увы, это так естественно для молодых девушек, не ве­дающих еще страстей, принимать желаемое за действительное.

Свадьба состоялась 2 ян­варя 1815 г. Нервозность и неровность поведения Байрона сразу же начали пугать молодую же­ну, внезапные приступы недомогания и силь­ного возбуждения наводили на мысль о душев­ном нездоровье супруга. Родители усугубляли это тревожное настроение, исподволь убеждая Аннабеллу, что ее муж патологически жесток, безнравствен. Когда у четы Байронов родилась дочь Ада, молодая мать очень переживала, что воспитанием ребенка займется столь неуравно­вешенный и безнравственный отец. Вокруг Байрона заварилась незаметная для него ин­трига с выслеживанием, шпионством, подсыл­кой к нему психиатров, добыванием его пере­писки. В конце концов родители леди Байрон победили. Под благовидным предлогом ока, взяв ребенка, покинула дом мужа. Окончатель­но развод был оформлен в 1816 г.

Для Байрона наступили особенно тяжелые времена. Скандальный развод с женой, все бо­лее убедительные свидетельства преступной связи с сестрой, предоставляемые зачастую са­мим несдержанным на язык Байроном, заста­вили британскую аристократию отвернуться от поэта. Его нигде не принимали, женщины смо­трели на него как на прокаженного, мужчины не подавали руки. Общественное мнение, обви­нив Байрона в крайней безнравственности и поругании семейных основ, осудило его, не да­вая права на защиту. Поэту грозило даже су­дебно-медицинское признание его нравственно невменяемым. Когда душевно утомленный всем пережитым, он увидел перед собой опол­чение, готовое во имя морали забить камнями грешника, Байрон с негодованием порвал с прежней жизнью и отечеством. Борьба одино­кой личности с целым обществом наполнила его презрением и негодованием. Если покидая Англию в первый раз, он испытывал чувства, выраженные в знаменитом прощании Гароль­да, то теперь в его душе были лишь мятежный протест и проклятия. В таком состоянии духа Байрон навсегда покинул Англию в 1816 г.

Несколько лет, прожитых Байроном в Швей­царии и Италии, оказались чрезвычайно плодо­творными. В Швейцарии созданы: третья песня «Чайльд Гарольда», отразившая душевный кри­зис и просветление, обретенное в служении выс­шим и общим целям, в освободительной борьбе, нравственное исцеление; «Манфред» — первый опыт Байрона в области драмы, трагедия отчаяния и ничем неутолимой тоски, титанического подъема личности; поэма-монолог «Шильонский узник», написанная после посещения ста­рой тюрьмы во славу заточенного в ней когда-то мученика за идею. В Италии созданы: четвертая и последняя песнь «Чайльд Гарольда», воссоз­давшая странствия Байрона среди итальянских красот и руин и вместе с тем явившаяся страст­ным призывом к освобождению, и, наконец, ос­тавшееся недописанным, величайшее и заклю­чительное творение — поэма «Дон Жуан».

В Италии же Байрон познакомился с графи­ней Терезой Гвиччоли, связь с которой стала наиболее известным его любовным похождени­ем. Байрон встретился с ней в Венеции. Заме­чательная красавица, с длинными золотистыми волосами, падавшими на плечи, она несла на себе явный отпечаток романтизма. При первой же встрече оба почувствовали сильное взаимное влечение — чувство, которому они остались верны до могилы. «Его удивительно благородные черты, звуки его голо­са и неописуемое очарова­ние, исходившее от него, делали его существом, ос­тавлявшим в тени всех лю­дей, которых я видела до сих пор», — вспоминала графиня. Поэт, конечно, не нашел в ней воплощение своего идеала, но она все-таки приближалась к нему.

Замужество Терезы не препятствовало лю­бовным свиданиям, так как 60-летний муж красавицы предоставлял ей полную свободу. В конце концов графиня поселилась на вилле своего возлюбленного, безнадежно скомпроме­тировав себя в глазах общества. Но Гвиччоли не могла поступить иначе. Она окружала свои от­ношения с поэтом поэтическим ореолом. Она решила, что отныне цель ее жизни — предан­ностью и любовью освободить благородного и даровитого человека от уз нечистых отношений и возродить в нем веру в истинную любовь.

Задача была нелегкая. Байрон всегда небреж­но отзывался о женщинах. Он говорил: «В сво­их сочинениях, правда, я возвышаю женский пол, но делаю это так же, как скульпторы и ху­дожники, создаю женщин такими, какими они должны быть. Положение наших женщин в об­ществе неестественно. У турок в этом отношении дела обстоят куда лучше. Они запирают их, но при этом женщины гораздо счастливее. Дайте женщине зеркало и сладости, и она довольна. Я страдал от второй половины человеческого ро­да, сколь помню себя. Наиболее мудры те, кото­рые не вступают с ними ни в какие сношения. Рыцарское служение женщине, может быть, та­кое же жалкое рабство, и еще более жалкое, чем всякое другое». Приковать к себе поэта, отли­чавшегося такими взглядами, для женщины — подвиг. Заставить его отказаться от этого взгля­да — подвиг еще более великий. Трудно сказать, успела ли Гвиччоли достигнуть последней цели, но приковать к себе Байрона она смогла; по крайней мере, он питал к ней нежную страсть и относился с большим уважением.

К 1823 г. скука, печаль и жажда перемены мест вновь овладели Байроном. И тут появилось достойное его масштабу и энергии дело. Началось греческое восстание за освобождение от турецко­го ига. Хотя поэт по-своему симпатизировал Тур­ции, ее традициям и нравам, но мысль об осво­бождении колыбели европейской культуры от иностранного владычества оказалась сильнее симпатий, и к весне он снаряжал экспедицию, призванную способствовать делу освобождения Греции. Как всегда это бывает, реальность мало походила на мечты. В греческом стане не утиха­ли интриги и грызня между вождями, не было настоящих специалистов в военном деле и ору­жия. Греки видели в Байроне наивную англий­скую дойную корову, и каждый норовил забрать­ся к нему в карман. Продавались все: наемники с турецкой стороны за деньги предлагали сдать ему город, наемники с греческой стороны грози­ли оставить свои позиции, если им не заплатят. В такого рода волнениях проходили последние дни поэта в захудалом местечке под названием Миссолонги. Во время верховой поездки по окре­стностям Байрон простудился и слег, чтобы уже никогда не подняться. Смерть наступила 19 ап­реля 1824 г. Байрону было 36 лет — классичес­кая роковая дата для всего рода Байронов.

Принято считать, что причина смерти по­эта — лихорадка. Но четыре Медика, собрав­шиеся вокруг ложа поэта, после того как отле­тел его дух, обнаружили нечто интересное. Пе­ред тем как начать вскрытие, они залюбова­лись на минуту его необыкновенной красотой. Естественно вьющиеся волосы были совсем се­дыми; лицо сохранило саркастическое и над­менное выражение. Но вскрыв череп, они по­разились тому, что мозг оказался, как у старого человека. Твердая оболочка мозга при­росла к костяному покрову и была воспалена, мягкая оболочка, налитая кровью, была похо­жа на воспаленную сетчатку глаза. Медики пришли к заключению, что если лорд Байрон и одолел бы лихорадку, он все равно прожил бы недолго.