Был ли Чарлз Диккенс когда-нибудь счаст­лив? Он был слабым, чувствительным ребен­ком, подверженным нервным припадкам, но не­обычайно живым. С детства Диккенс заслужил славу прекрасного рассказчика и исполнителя комических песен. В Чатаме, где он жил с пяти до девяти лет, он ходил в школу и, выучившись читать, пристрастился к книгам. Переселив­шись в Лондон, отец Диккенса запутался в дол­гах, и маленький сын не только не смог посе­щать школу, но был отдан на службу к торговцу ваксой. Когда же старший Диккенс вместе с се­мьей «переселился» в долговую тюрьму, маль­чик сам обеспечивал свое существование. Слу­чайно полученное наследство выручило семью из тюрьмы, и Чарлз смог вернуться в школу. Но семья постоянно находилась на грани нищеты. И в 14 лет Чарлз Диккенс устроился клерком в адвокатскую контору. Впе­чатления детства дали Дик­кенсу богатый материал дли его произведений.

Служба не удовлетворя­ла Диккенса, он мечтал о карьере актера и одновре­менно готовился в репорте­ры. Репортерская карьера у него задалась, но занятие это ОН воспринимал ЛИШЬ как этап, ступень. В вечернем приложении «Монинг кроникал» Диккенс напечатал серию очер­ков под редакцией Джона Хогарта. С этого вре­мени началась дружба с Хогартом, на дочери которого Диккенс женился в 1836 г. Незадолго до женитьбы очерки вышли отдельным издани­ем. Книжка имела успех. Диккенс нарисовал сцены из лондонской жизни; в описаниях скво­зят юмор, тонкая наблюдательность, некоторые эпизоды глубоко трогают читателя. Это — как бы эскизы будущих произведений писателя.

С «Посмертных записок Пиквикского клу­ба» писатель вступил на собственный, ориги­нальный путь; с этих пор поразитёльная прав­дивость уже не покидает творения Диккенса, хотя все его образы представляются как бы прошедшими сквозь призму добродушного юмора и глубокой любви к обездоленным лю­дям. Успех «Записок» превзошел все ожида­ния, они вышли 40-тысячным тиражом. Пер­вые главы романа не свободны от некоторой комичности, но постепенно Диккенс избавился от стремления потешать публику и раскрыл, подкупающие читателя черты в характере ми­стера Пиквика.

«Оливер Твист» был первым стройно заду­манным романом Диккенса с четкой сюжет­ной линией. Внимание автора сосредоточено на фигуре Оливера, перенесшего тяжелые ис­пытания в приюте для подкидышей, в работ­ном доме, в притоне среди воров и мошенни­ков. Наряду с сочувствием к «униженным и оскорбленным» в романе все громче слышит­ся горячее негодование против социальной не­справедливости.

С 1850 г. Диккенс постоянно путешествовал, проводя на одном месте не более несколь­ких месяцев, и роман «Тяжелые времена» создавался в разных городах. Роман «Крошка Доррит», написанный в Париже, убедил Дик­кенса, что прежняя легкость пера оставила «го: писатель без конца исправлял и переделы- пал произведение, испытывая мучительное не­довольство созданными образами. Тем не ме­нее публика отнеслась к роману с интересом.

К огорчению от утраты прежней свежести и силы воображения присоединились семейные невзгоды. Жена Диккенса, положительная, хо­лодная, мещанка до корней волос, не могла дать писателю того счастья, о котором он мечтал всю жизнь. В 1858 г. они разошлись по взаимному согласию. Диккенс назначил жене пенсию в 600 фунтов в год и оставил с ней старшего сына, сам же поселился с остальными детьми (шесть сыновей и две дочери) в усадьбе близ Чатама, где он провел лучшие годы своего детства.

Окончательный разрыв с женой поставил точку в давней двусмысленной истории отно­шений Диккенса с тремя сестрами, дочерьми его издателя и друга Хогарта. Отношения эти непонятны и запутанны до такой степени, что сам Диккенс счел необходимым опубликовать в одном журнале письмо и попытался объяс­ниться с публикой. В нескольких словах обо всей этой истории можно сказать, что любил он одну из сестер, Мери, женился на другой, Кет, а третья, Джорджина, после того как рас­пался этот брак, вела его домашнее хозяйство и занималась детьми, пытаясь навести поря­док в хаосе, царившем в доме писателя.

Проще, чем у других сестер, но вместе с тем трагичнее сложилась судьба Мери. Ей было всего восемнадцать лет, когда она умерла. Дик­кенс снял с ее еще неостывшего пальца кольцо и надел на свой. Он так и не расставался с ним до конца жизни. Джорджина же была рядом с писателем до последней минуты его жизни, ос­таваясь всегда неизменно верной Диккенсу, вплоть до того, что за двадцать два года она не удостоила свою сестру, Кет, ни единым словом.

Когда читаешь об этих женских судьбах, так тесно связанных с жизнью Диккенса, со­здается впечатление, что переносишься на страницы одного из его романов. И звучит горькой нотой то, что именно он воспевал се­мейное счастье и покой, тогда как его дома они коснулись лишь мимоходом; и что он, так любивший детей и создавший такие трога­тельные детские образы, был далек от своих детей, которых жена произвела на свет с по­разительной быстротой.

Биографы Диккенса трогательно единодуш­ны в отрицательной оценке Кет: вялая, полная, ко всему равнодушная, сварливая, раздражи­тельная, склонная к депрессии, лишенная ин­теллектуальных запросов и т. д. Таковы основ­ные мнения о Кет Диккенс. Поэтому невольно возникает вопрос: что же действительно увидел в ней молодой писатель? Его письма к Кет в пе­риод обручения очень неодинаковы и по харак­теру, и по интонациям, он мог резко упрекнуть ее за холодность и капризность и тут же назы­вал «дорогая мышка», «любимый поросенок», «дорогая Тети» — эти ласковые эпитеты прида­ют письмам теплый и нежный оттенок.

В это же время Диккенса переполняла без­рассудная страсть к юной Мери. Ее смерть по­трясла его. Однажды вечером, когда писатель и Кет вернулись из театра, из комнаты Мери раздался страшный крик. Когда к ней вбежа­ли, она уже умирала от сердечного приступа. Диккенс не скрывал своего горя из-за кончи­ны свояченицы, сообщая об этом в письмах и дневнике: «Она была душой нашего дома. Нам следовало бы знать, что мы были слишком счастливы все вместе. Я потерял самого луч­шего друга, дорогую девочку, которую любил нежнее, чем любое другое живое существо».

Если Кет прочла эти излияния, она не мог­ла не почувствовать, какие муки испытывал ее муж. Во всяком случае, она постоянно ви­дела кольцо Мери на его пальце. А что она должна была чувствовать, когда он запирался в гардеробной сестры, чтобы прикоснуться к ее одежде, ощутить ее аромат... Именно Дик­кенсу принадлежит надпись на надгробном камне Мери, где выражено желание самому быть похороненным рядом. Локон ее волос спустя полгода после ее смерти вдохновил его на следующие строки: «Я хочу, чтобы ты по­мяла, как мне не хватает... милой улыбки и дружеских слов, которыми мы обменивались друг с другом во время таких милых и уют­ных вечеров у камина, для меня они дороже любых слов признания, которые я когда-либо мог услышать. Я хочу снова пережить все, что нами было сказано и сделано в те дни».

А много лет спустя в письме к матери Ме­ри он признавался, что каждую ночь в течение многих месяцев после смерти Мери мечтал о пей: «...иногда она являлась ко мне как дух, иногда как живое существо. Но никогда в этих грезах не было и капли той горечи, которая на­полняет мою земную печаль; скорее, это было какое-то тихое земное счастье, настолько важ­ное для меня, что я всегда шел спать с надеж­дой снова увидеть ее в этих образах».

Хотя бы отчасти смягчить утрату взялась се­стра покойной Мери — Джорджина. Она пере­бралась в семью Диккенса, чтобы помочь стар­шей сестре Кет. Джорджина, кажется, не осталась равнодушной к чарам Диккенса. Она отказалась от выгодного замужества, чтобы за­няться домом и семьей сестры. Джорджина пе­ребралась в дом Диккенса, когда ей было при­мерно столько же лет, сколько и умершей сестре, Мери, и, как говорили, была удивитель­но на нее похожа. «Когда мы сидим по вечерам, Кет, Джорджина и я, кажется, что снова вер­нулись старые времена. Тогда я размышляю о случившемся как о печальном сне, от которого я пробуждаюсь. Точно такой же, как Меря, ее не назовешь, но в Джорджине есть многое, что напоминает ее, и я будто переношусь в ушед­шие дни. Иногда мне трудно отделить настоя­щее от прошлого», — писал Диккенс.

По совету матери Кет сама предложила развод, но «ради детей», ради сохранения ви­димости брака и чтобы избежать сплетен, они жили в одном доме. «Мы заперли скелет в шкафу, поэтому никто не знает о его сущест­вовании». После развода супругов Джорджина стала незаменимой. «Я не могу предста­вить себе, что бы с нами всеми было, особенно с девочками, без Джорджины. Она — добрая фея в доме, и дети обожают ее».

Усомнившись в успешности продолжения литературной деятельности, Диккенс задумал извлечь материальную выгоду из своих сценических способностей и начал выступать в качестве чтеца собственных произведений. Чтения сопровождались восторженными овациями, но перевозбуждали и утомляли нервную систему Диккенса. Он слабел, многочисленные поездки явно подрывали его здоровье. Инфаркт, происшедший 9 июня 1870 г., свел писателя в могилу. Диккенс умер на руках Джорджины, сделав ее едва ли не единственной наследницей своего внушительного состояния.

Ч. Диккенс — писатель глубоко националь­ный. Никто лучше его не изучил как положи­тельные, так и отрицательные стороны анг­лийского характера. Вместе с тем Диккенс, как все выразители вековечных стремлений к истине, добру и красоте, умел придать своим типам общечеловеческое звучание. Во всех произведениях писателя чувствуется широкое философское обобщение, выражающееся в гу­манном, добродушно-ироничном отношении к действительности. Он смотрит на жизнь как мудрец, сознающий призрачность человечес­ких надежд и устремлений, но вместе с тем он любит людей, горячо сочувствует им. Страст­ное отношение автора к своим героям являет­ся причиной недостатков, присущих, в боль­шей или меньшей степени, всем романам Диккенса: комизм положений не всегда чужд шаржа, в драматических эпизодах сквозит сен­тиментальность. Но все эти недостатки с лих­вой окупаются умением романиста увлечь чи­тателя, заставить его смеяться и плакать.