Отец поэта, Сергей Львович Пушкин, чело­век поверхностный, скупой, слабохарактер­ный, мало занимался семьей. Он любил все де­лать напоказ, ему нравилось очаровывать окружающих. Самое ценное, пожалуй, его до­стоинство — умение хорошо говорить по-фран­цузски, декламировать Мольера на домашних спектаклях. Некоторые литературные связи Сергея Львовича — в его доме бывали круп­ные литераторы — сыграли положительную роль в формировании вкусов и наклонностей его сына. Но духовной близости между отцом и сыном никогда не возникало.

Жена его, Надежда Осиповна Ганнибал, внучка знаменитого «арапа» Петра Великого, считалась красавицей; из-за смуглого цвета лица многие звали ее «прекрасной креолкой».

Родители поэта не всегда ладили, и в семье возника­ли ссоры. Большие ослож­нения в семейную жизнь вносила Надежда Осиповна, женщина вспыльчивая, даже деспотичная, наказы­вавшая детей за малейшую провинность. Она любила блистать в свете, слыла модницей. Но за порядком в доме не смотрела. Все в нем было не прибра­но, расставлено кое-как, несмотря на большое число слуг. Надежда Осиповна, вслед мужу, также недолюбливала Александра, находя его непослушным.

В семье мальчик слышал только француз­скую речь, гувернером у него тоже был француз, библиотека отца была переполнена книгами на французском языке. Поэтому неудивительно, что когда юный Пушкин по­ступил в Лицей, одним из его прозвищ ста­ло — «Француз». Стихи Пушкин начал пи­сать еще до Лицея и, разумеется, тоже по-французски.

Еще одной питательной средой для музы Пушкина стала русская народная культура. Ее проводниками явились две женщины: бабушка Мария Алексеевна и незабвенная няня Арина Родионовна. Сокровища народной поэзии, пере­дававшиеся Пушкину бабушкой и няней по всем правилам живого, бытовавшего в народе сказа, прочно отложились в сознании мальчика.

Пришло время, когда нужно было предпри­нимать что-либо серьезное для образования Александра. Следовало отдать мальчика в учебное заведение. В наброске автобиографии у Пушкина есть фраза: «Иезуиты. Тургенев. Лицей». Эта фраза расшифровывается следу­ющим образом: первоначально было решено поместить Александра в иезуитский коллеги­ум, но началось гонение на иезуитов, и эту идею пришлось оставить. Родители будущего поэта обратились к другу семьи, А. И. Турге­неву, с тем чтобы он похлопотал о принятии сына в Царскосельский лицей. И просьба бы­ла уважена: в июле 1811 г. дядя, Василий Львович, сам стихотворец с весьма легкомыс­ленным уклоном, повез Александра в Петер­бург. Пушкин покидал родительский дом без большого сожаления.

Сначала предполагалось набирать в лицей только детей из богатых дворянских семей. Но этот принцип не удалось строго выдержать: де­ти были по большей части из семей небогатых, и попадались даже поповичи. Тщательно отре­петированное открытие лицея состоялось 19 октября 1811 г. (священная дата для всех лицеистов, особенно для Пушкина, посвятив­шего ей несколько замечательных стихотворе­ний). Учебная программа была обширной, включавшей в себя изучение живых языков: русского, французского, немецкого, из древ­них — латинского, а также истории, геогра­фии и некоторых других предметов.

Дошедшие до нас аттестаты лицеистов, на­писанные профессорами и воспитателями, по­казывают, что некоторые из них были непло­хими психологами. Например, в характере и наклонностях Пушкина многое было ими оп­ределено достаточно верно. Когда Пушкину было всего тринадцать лет и он только-только начинал писать русские стихи, в табеле было сказано о нем следующее: «Имеет более блис­тательные, нежели основательные дарования, более пылкий и тонкий, нежели глубокий ум. Прилежание его к учению посредственно, ибо трудолюбие еще не сделалось его добродете­лью. Прочитав множество французских книг, но без выбора, приличного его возрасту, на­полнил он память свою многими удачными ме­стами известных авторов; довольно начитан и в русской словесности, знает много басен и стишков. Знания его вообще поверхностны, хотя начинает несколько привыкать к основа­тельному размышлению. Самолюбие вместе с честолюбием, делающие его иногда застенчи­вым, чувствительность с сердцем, жаркие по­рывы вспыльчивости, легкомысленность и особенная словоохотливость с остроумием ему свойственны. Между тем приметно в нем и до­бродушие, познавая свои слабости, он охотно принимает советы с некоторым успехом».

С учителями во многом заочно соглашал­ся ближайший лицейский друг Пушкина И. Пущин. Он вспоминал: «Пушкин с самого начала был раздражительнее многих и пото­му не возбуждал общей симпатии: это удел эксцентричного существа среди людей. Не то чтобы он разыгрывал какую-нибудь роль меж нами или поражал какими-нибудь осо­бенными странностями, как это было в иных; но иногда неуместными шутками, не­ловкими колкостями сам ставил себя в за­труднительное положение, не умея потом из пего выйти. Это вело его к новым промахам, которые никогда не ускользают в школьных отношениях. Я как сосед (с другой стороны его нумера была глухая стена) часто, когда все уже засыпали, толковал с ним вполголо­са через перегородку о каком-нибудь вздорном случае того дня; тут я видел ясно, что он по щекотливости всякому вздору приписы­вал какую-то важность, и это его волновало. Вместе мы, как умели, сглаживали некото­рые шероховатости, хотя не всегда это удава­лось. В нем была смесь излишней смелости с застенчивостью, и то и другое невпопад, что тем самым ему вредило... Чтобы полюбить его настоящим образом, нужно было взгля­нуть на него с тем полным благорасположе­нием, которое знает и видит все неровности характера и другие недостатки, мирится с ними и кончает тем, что полюбит даже и их в друге-товарище».

Сам себя в те годы Пушкин характеризо­вал так:

Я молодой повеса,

Еще на школьной скамье;

Не глуп, говорю без стеснения

И без жеманного кривляния,

Никогда не было болтуна, <...>

Надоедливее и крикливее.

Чем я собственной своей персоной.

Хорошо знавшие Пушкина люди упоми­нали и о подчеркнуто избыточной эмоцио­нальности поэта. На память приходит выска­зывание художника К. Брюллова, что, когда Пушкин смеется, у него «кишки видать». Для поэта была очень характерна высокая контрастность окраски переживаний, и пол­ноты выражений он достигал лишь тогда, когда на его эмоциональном спидометре стрелка начинала зашкаливать. Причем пе­реход из одной крайности в другую случался почти мгновенно. Шурин Пушкина писал: «Переходы от порыва веселья к припадкам подавляющей грусти происходили у Пушки­на внезапно, как бы без промежутков, что обусловливалось, по словам его сестры, нерв­ной раздражительностью в высшей степени. Он мог разражаться и гомерическим смехом и горькими слезами, когда ему вздумается, по ходу своего воображения».

Переводной экзамен в лицее в январе 1815 г. стал знаковым для Пуш­кина. На экзамене при­сутствовали крупные са­новники, сам министр. О приезде Державина бы­ло известно заранее. Сти­хотворение «Воспомина­ния в Царском Селе» было заказано Пушкину специально. Акт благо­словения Пушкина Державиным был торжествен­ным и имел большой резонанс. Державин потребовал авторизованную копию стихотво­рения и получил ее через несколько дней.

Избранное общество, слушавшее деклама­цию Пушкина, было в восторге и передало свои чувства окружающим. Дельвиг под впечатле­нием огромного резонанса лицейского экзаме­на восклицал в стихотворении «Пушкин»:

Пушкин! Он и в лесах не укроется:

 Лира выдаст его громким пением...

Через полтора года мысль о переданной Пуш­кину от Державина поэтической эстафете про­звучала у Дельвига в стихотворении «На смерть Державина». Здесь — другое, не менее знамена­тельное восклицание: «Кто же ныне посмеет владеть его громкой лирой? Кто, Пушкин!»

С окончанием лицея в 1817 г. начался пе­тербургский период в жизни Пушкина, как он говорил — «младости моей мятежное тече­нье». Официально он был зачислен в Колле­гию иностранных дел, но на дипломатическом поприще заметных лавров не стяжал, да, ка­жется, к ним и не стремился. Вся жизнь Пуш­кина обрела карнавальный вид: балы, сменя­лись кутежами, кутежи — дуэлями. В тот же период муза Пушкина зазвучала на политиче­ский лад. Он сочинил стихотворение «Дерев­ня», послание «К Чаадаеву», весьма ради­кальную оду «Вольность»:

Тираны мира! Трепещите!

А вы, мужайтесь и внемлите,

Восстаньте, падшие рабы!

Радикализм взглядов вместе с тем не мешал Пушкину быть искательным к власти. По сло­вам его лучшего друга, он «имел какую-то жал­кую привычку изменять благородному своему характеру и очень часто сердил меня и вообще всех нас тем, что любил, например, вертеться у оркестра около Орлова, Чернышева, Киселева и других: они с покровительственной улыбкой выслушивали его шутки, остроты. Случалось из кресел сделать ему знак, он тотчас прибе­жит». Вообще демократизм странным образом уживался в Пушкине с кастовостью, современ­ник вспоминал: «Пушкин соображал свое об­хождение не с личностью человека, а с положе­нием его в свете, и потому-то признавал своим собратом самого ничтожного барича и оскорб­лялся, когда в обществе встречали его как пи­сателя, а не как аристократа». Особенно замет- па была кастовость Пушкина на фоне ровного отношения к окружающим его друзей. Другой современник Пушкина продолжал: «Дельвиг со всеми товарищами по лицею был одинаков в об­ращении, но Пушкин обращался с ними разно. С Дельвигом он был вполне дружен и слушал­ся, когда Дельвиг его удерживал от излишней картежной игры и от слишком частого посеще­ния знати, к чему Пушкин был очень склонен. С некоторыми же из своих товарищей лицеис­тов, в которых Пушкин не видел ничего заме­чательного, и в том числе с М. JI. Яковлевым, обходился несколько надменно, за что ему час­то доставалось от Дельвига».

В 1820 г. власть устала от пушкинской фронды, злоязычия и решила его выслать. Толчком к высылке явился донос раскаявше­гося просветителя, честолюбивого старика В. Н. Каразина. Пушкин лично с ним знаком не был, а для Каразина Пушкин был всего лишь мальчишкой, кропающим «стишки», за­девающие императорский дом и власть. Отдан был приказ сделать обыск у поэта, но, вовре­мя предупрежденный, он успел уничтожить крамольные стихи. Пушкину грозила ссылка в Сибирь, но заступились влиятельные друзья и почитатели. Его «перевели» на юг, в Екатеринослав. С ним выехал верный дядька и слу­га Никита Козлов. Так начался весьма плодо­творный период в жизни Пушкина, назван­ный потом периодом южной ссылки.

Поэт был уже на юге, когда вышла в свет его поэма «Руслан и Людмила». Поэма вызва­ла бурные восторги и нарекания критики. Она оказалась крупнейшим событием в литера­турной жизни России. А впоследствии Белин­ский даже считал, что с нее начался «пушкин­ский период» в русской литературе.

Служба на юге также оказалась для Пушки­на необременительной. Начальство на него смо­трело снисходительно и баловало поэта. Поэт много путешествовал: Кавказ, Крым, Кишинев, Одесса. Балы, битвы, пиры, женщины, дуэли — все острые ощущения, которые мог предоста­вить знойный юг, были в его распоряжении. Пушкин мог бы показаться праздным гулякой, обычным прожигателем жизни, сосланным по недоразумению за вольнодумство, если бы одно­временно в нем не совершалась невидимая рабо­та гениальной души. В конце августа 1822 г. вы­шла в Петербурге поэма «Кавказский пленник», которая принесла поэту самый громкий успех за всю жизнь. Она буквально сводила с ума чита­телей не только мастерским описанием экзоти­ческого Кавказа, романтическим накалом стра­стей, но и тем, что в чертах главного героя угадывалось новое отношение к миру, характер­ное для тогдашней молодежи. Большой успех выпал также на долю «Бахчисарайского фонта­на», вышедшего в 1824 г.

Со временем власть устала от Пушкина и на юге. Она добилась его возвращения на север. Поводом послужило перехваченное письмо, в котором Пушкин откровенничал: «Читаю Шек­спира и Библию, святый дух иногда мне по сердцу, но предпочитаю Гёте и Шекспира... Ты хочешь знать, что я делаю, — пишу пестрые строфы романтической поэмы — и беру уроки чистого атеизма». Письмо показали царю.

Вопрос религиозности Пушкина, как и все в его натуре, остается открытым. Всю жизнь он открещивался от поэмы «Гавриилиада», но авторство Пушкина несомненно. Столь блиста­тельного издевательства над верой христиан­ской никто на то время позволить себе не мог, просто не хватило бы таланта. Как и склонно­сти к непристойности. «Пушкин — любитель непристойного. К несчастью, я это знаю и ни­когда не мог себе объяснить эту антитезу пере­хода от непристойного к возвышенному», — писал один из современников поэта, отмечая, сам того не ведая, одну из характернейших черт его личности.

Следующий сюрприз обычно ожидал тех, кто, ознакомившись с художественным творчеством Пушкина, по большей части возвышенным, романтичным, сталкивался с автором лицом к лицу. Представление, буд­то создатель этих как бы оторванных от все­го земного произведений и сам существо идеальное, питающееся одним воздухом гор­ных вершин, при личной встрече рассыпа­лось в прах. Обнаруживалось, что Пушкин вовсе не худой, высокий, бледный человек, как думалось, но наоборот, до безобразия земное, материальное создание и внешне, и внутренне. Вот несколько типичных харак­теристик: «Я познакомился с поэтом Пуш­киным. Рожа ничего не обещающая», «...ожидаемый нами величавый жрец высо­кого искусства — это был среднего роста, почти низенький человечек, вертлявый, с длинными, несколько курчавыми по концам волосами, без всяких притязаний, с живы­ми, быстрыми глазами».