Пассажир сел в такси. Водитель, покосившись на него, спросил, куда его доставить. Пассажир раскрыл было рот, но вдруг заколебался.

— Минуточку! — проговорил он, вытащил из кармана бумажку и по бумажке прочитал: — Проспект Мориса Тореза…

Тогда это название бывшего Старопарголовского проспекта в Ленинграде было еще внове.

— Не привыкли еще? — спросил водитель, давая газ.

— Да вот… — отозвался пассажир. — Помню, кто-то из видных деятелей Французской компартии, а кто именно — никак не могу сразу сообразить. Чуть было не сказал: проспект Марселя Кашена…

Таксист вдруг, совершенно неожиданно, расхохотался.

Пассажир поднял брови: ничего смешного! Шофер продолжал смеяться. Пообождав, пассажир счел нужным узнать, по какой причине такое веселье.

— Заячью Рощу вспомнил! — сквозь слезы проговорил водитель.

— Заячью Рощу? — вторично удивился пассажир.

— Ну как же! С этими названиями и смех и грех! Неделю назад стоял у Балтийского: нет работы, а план горит. Дай, думаю, подъеду к Варшавскому: там в девять часов рижский поезд, должен быть пассажир. Подъехал, да уже поздновато, главный «пик» кончился. Смотрю, стоят колхозники, видно, где-нибудь возле Пскова подсели: старичок и старушка. Узлы понавязаны, здоровому мужику не взять. Говорю: «Куда, мать с отцом, вас доставить прикажете?» Они: «Сделай милость, подвези, давно стоим!» — «А куда вам?» — «Да нам, — говорит старушка, — недалеко. Мы к дочке приехали. Нам в ЗАЯЧЬЮ РОЩУ надо». — «Такого места в Ленинграде нет». — «Как это нет? — возражает старуха. — Очень даже есть! Там наша Клава который год живет. И мы к ней каждую весну ездим». И старичок поддакивает: «Живет, живет! Клава наша! Каждую весну…» Я руками развел: «Не знаю, дорогие пассажиры! Вы-то туда, может быть, и ездите, да я в таком месте отродясь не бывал и, как до него добраться, представления не имею. Как же я вас повезу?» Но бабушка оказалась довольно бойкой. Говорит: «А вы, товарищ водитель, знайте поезжайте, я дорогу знаю. Как они называются, улицы ваши, не запомню, а где сворачивать, знаю. Вот сейчас через мост и дальше четыре пролета прямо…»

Ну что ж… Мое дело какое? Заячья Роща так Заячья… Включил счетчик, еду на Измайловский. Старушка показывает, что твой лоцман. Доехали до Первой Красноармейской, командует — направо! Доехали до Технологического, дает директиву — налево! Потом разворачивает меня на Загородный, потом на Бородинскую…

Я кручу баранку и думаю: «Странная какая ситуация! С одной стороны, такая чепуха, какую-то Заячью Рощу сельскохозяйственные работники требуют, а с другой — так уверенно меня эта гражданочка преклонных лет по городу направляет. Сомнений нет, она таки тут каждую весну ездит. Так куда же она меня приведет?»

Выехали на Фонтанку, она проявляет радость. «Вот, вот, — говорит, — сынок, теперь уж близко!» «Тьфу ты, пропасть, — думаю. — До чего близко-то? До Заячьей Рощи?»

Переезжаю площадь Ломоносова и на всем ходу направляюсь к театру имени Александра Сергеевича Пушкина. И вдруг она: «Стой, сынок, стой, проехали!» И дедушка проявил признаки жизни: «Вот эти ворота, направо».

Тормознул, конечно, стали. Я говорю: «Так чего же вы меня путали? Знаете, куда я вас привез?» А она, очень довольная, отвечает: «Не ты, сынок, меня привез, я тебя привела. На улицу Заячья Роща».

И тут я хохотать! И вот до сегодня, как вспомню, не могу, хоть ложись! Вы проследили за нашим маршрутом, куда я с ними приехал? Плохо город знаете, гражданин! Привела она меня на улицу ЗОДЧЕГО РОССИ.

Человек, интересующийся тем, что мы называем именами мест, задумается над этим, казалось бы, чисто анекдотическим происшествием. И спросите его, что он в нем находит поучительного, он резонно ответит вам: «Очень много!»

Первое: имена мест бывают чрезвычайно разнообразного происхождения и разного характера. Они бывают порождены как бы стихийно, безымянным и часто коллективным создателем — народом. Очень трудно теперь, через много веков, в точности установить, кто именно, при каких обстоятельствах, по какой причине назвал городок на Волге СТАРИЦЕЙ. Мы можем сейчас только сказать: так назвал его народ. Невозможно установить тут индивидуального «крестного отца», совершенно так же, как невозможно установить, кто именно является прямым автором песни «Разоряют, докоряют нас бояре-господа» или кто первый произнес пословицу: «Где тонко, там и рвется». Разумеется, нельзя представлять себе дело так, что произведения народного творчества сочинялись всем миром: один сказал «где», другой продолжил «тонко», третий заключил «там и рвется». Когда-то кто-то эту пословицу, хотя бы вчерне, в одиночку произнес, выдумывая ее на ходу, всю сразу. Но подписи своей он под ней не поставил, гонорара не получил, и, кем он был, когда жил, нам неведомо. А потом она обкаталась, изменилась, усовершенствовалась…

Точно так же и с названием «Старица», да с тысячами, сотнями тысяч точно таких же «неподписанных» названий: НОВГОРОД, СТАРАЯ РУССА, ВЫСОКОЕ, КРАСНЫЙ КУТ… Народом они даны, народом сохраняются. В течение столетий народ спокойно и просто произносил их, произносит и теперь. И они представляются ему совершенно понятными. Только каждый понимает их по-своему.

В самом деле, что значит слово «старица»?

Владимир Даль приводит немало значений его. Старица — старая женщина, старуха, женский род к «старец». Старица — монахиня, черница или келейница. Старица — оставленное рекою былое, обсохшее или заполненное стоячей водой русло. Старица — кое-где заматерелая старая овца, а иногда и шкура с такой овцы. Старица у псковичей — нищая…

В той же Псковской области я лично встречал и не отмеченные Далем употребления этого слова. У нас говорят: «Остался на старице» — о том, кто при разделе семьи унаследовал старую печину, усадьбу. Слышал я и выражение «пахать на старице» — где-нибудь среди поля или зарослей, где сохранились еще следы давней пашни.

Вот теперь и подумайте: от которого же из многих одинаково звучащих, но совершенно разнозначных слов образовано было в конце XIII века, когда был основан город, его имя? И тем не менее оно живет и сегодня, и каждый толкует его по-своему. Кто думает, что оно связано с местом давнего, когда-то существовавшего поселения. Кто рисует себе полусухое русло Волги, над которым крепостца могла быть построена. Кому кажется, что, возможно, на месте его основания жила когда-нибудь скитница, пустынница… Не все ли в конце концов равно нам, практическим людям, от чего имя пошло? Теперь-то оно значит просто небольшой древний город над Волгой, и только. Очень многие вообще ничего не думают по поводу имени: имя как имя, только и всего.

Но так как оно создано в недрах народа, по законам и нормам русского народного языка, ничто не препятствует его жизни, и всем, кто с ним сталкивается, оно кажется вполне понятным, не требующим никаких переделок и вроде даже как бы и знакомым.

Совсем другое дело имена мест, которые нарекаются, а значит и создаются, в наше время и уже не безымянными, а вполне определенными единоличными или коллективными творцами.

Населенных пунктов у нас на карте становится все больше и больше, старые города разрастаются с каждым днем, новые рождаются в местах, где еще недавно, как говорится, «был лес дремучий, непроходимый и орлы скрыжили». И каждому новому поселку, каждой вновь проложенной улице большого или малого города обязательно, непременно присваивается имя.

Теперь уже невозможно (или очень редко, где еще возможно), чтобы имя родилось само по себе, и лишь потом, в уже готовом виде и состоянии, было занесено в официальные перечни и списки, обозначено на картах и планах. Теперь каждое новое имя либо вскоре после своего изобретения утверждается соответствующими властями, либо придумывается определенным, на то уполномоченным человеком, или даже целой комиссией.

Вот к примеру: в Ленинграде, на северо-западе старого Васильевского острова, на совершенно новой территории, искусственно намытой из морского ила мощными машинами, строится новая часть города.

Еще самой в буквальном смысле слова «новой земли» полностью нет. Еще кварталы и улицы можно видеть только на чертежах и макетах. А уже собирают предложения по будущим именам улиц, уже работают комиссии, которые имена либо примут, либо отвергнут и заменят другими.

Нам приходится сейчас заботливо думать о том, о чем никто не думал во времена князя Михаила Ярославича Тверского, по преданиям, основавшего Старицу. Думать, чтобы имя не выпало из общей системы русского языка и его географической номенклатуры. Чтобы оно оказалось удачным.

Мы не ведаем, князь ли приказал называть новый городишко Старицей или место у брегов Волги уже много раньше так звалось. Или так назвали чуть зачавшийся поселок первые его жители, а князь охотно принял его имя? Все могло быть, недаром речка, впадающая в Волгу возле самого городка, тоже является его тезкой: ее имя ВЕРХНЯЯ СТАРИЦА.

И не случайно за три с лишним тысячи километров от этой Старицы, на той же Волге, существовала неподалеку от Астрахани еще одна СТАРИЦА — небольшое село на речке СТАРИЦЕ, впадающей в один из рукавов Волги. Есть и другие Старицы, в разных концах нашей земли.

Значит, есть основания думать, что название места, топоним нередко бывает связан именно с гидрографией местности, с судьбой ее рек и речек, с конфигурацией их русел.

Но это могло иметь значение лишь для тех, кто имена давал. Для тех, кто ими теперь, много лет или веков спустя, пользуется, все они равно ничего не значат. Названия и одной, древней Старицы, и другой, нижневолжской, в равной мере звучат для нас теперь как только имена. Во всем равные.

А вот те новые названия, которые мы даем или собираемся давать нашим селениям, частям городов, проездам, железнодорожным станциям, не всегда так легко и просто укладываются в общую и стародавнюю систему наших топонимов, как те, древние и просто старые.

В Подмосковье, возле давней Аксаковской вотчины — АБРАМЦЕВА, рядом с такими названиями, как ХОТЬКОВО — от древнерусского человеческого имени Хотько, как СОФРИНО — от Софрон, тоже имени, как ЛЕПЁШКИ или АШУКИНО, все чисто русскими, вы можете наткнуться вдруг на странное имя ГРАВИДАН.

Самые звуки его указывают на иноязычное происхождение: «гравидус» по-латыни — отягченный, беременный. Термин «гравидан» в медицине обозначает особое вещество, выделяемое организмом беременной женщины. Как же мог он превратиться в имя поселка?

Обитающие в близлежащих дачных местах утверждают, что когда-то, в двадцатых годах, здесь жил, имел дачу и при ней лабораторию известный ученый, занимавшийся физиологией беременности. Он открыл «гравидан», как тогда считали, довольно сильное лечебное средство, он много сделал для того, чтобы пустить его во врачебную практику. И когда его лаборатория обросла соседями, когда там открылась больница, предложил для «своего» населенного пункта имя Гравидан, дорогое ему, первооткрывателю.

Будь новое лекарство столь же широко популярно, как, скажем, йод, касторка или салициловый натр, такой номер не прошел бы. А слово «гравидан», мало кому известное, никого не шокировало, никому не показалось неподходящим, и было, на некоторое время во всяком случае, утверждено как имя места.

Вот уж оно резко выпадало из системы русских названий ближайших окрестностей. Всеми, кроме медиков, воспринималось как иностранное и потому непонятное. И разве удивительно, что мне пришлось слышать от одной пожилой местной жительницы недоуменное: «Да новый поселок… Как его? Не то ГРУБИЯН, не то ХУЛИГАН. Не помню я эти новые имена».

Совершенно не исключено, что год за годом подлинное звучание того или другого имени прикроется его суррогатом, приспособленным к пониманию или ко вкусу рядовых, не слишком образованных людей. И суррогат может напрочно занять место «правильного» имени. А века спустя тому, кто вздумает выяснить его происхождение, будет очень трудно догадаться, что же тут произошло и каким образом данная Заячья Роща или данный Грубиян образовались.

…Будучи землемером в Псковской губернии в двадцатых годах, среди если не всегда понятных, то, несомненно, русских названий урочищ, перелесков, болот и полей — роща ПОВАРИЩЕ, полевое пространство КОРМЫ, болото ТРОСТА, озеро ГЛУШАНЁК, — я вдруг наткнулся на нечто странное: довольно зрелый саженый островок леса возле развалин помещичьего дома, который все крестьяне называли по-разному: УБИРЕНТ, ОБИРЕНТ, просто БИРЕНТ — непонятно.

На мои вопросы, что сие значит, старики отвечали глухо: «Господа Дерфельдины придумали Бирент, ну и мы говорим — Бирент».

По землемерной должности моей я попал в тот Бирент и обнаружил в его сердцевине следы каких-то заглохших фигурных насаждений, фундаменты беседок, кирпичных стенок. И, обследовав все это, понял: предки «господ Дерфельдиных» разбили в саженой рощице «потешный лабиринт» и всю рощу, очевидно, стали звать ЛАБИРИНТОМ. А окрестные псковичи, не в силах преодолеть непонятное слово, не имея возможности раскрыть его смысл, примирились с его таинственностью, отнеся ее за счет барского чудачества. Впрочем, даже они как-то пытались осмыслить странное сочетание звуков: Убирент — вроде как от «убирать», Обирент — от «обобрать»… Все-таки легче, чем бессмысленное Лабиринт…

Надо вот еще что отметить: тяга к осмыслению непонятного имени проявляется сильнее в тех местах, где его окружают ясные русские имена. Там, где оно возникает среди названий иноязычных, на его несуразность машут рукой.

Большой советский ученый-геолог академик Ферсман рассказал нам, как на Мурмане железнодорожный разъезд № 68 получил вовсе неожиданно имя АФРИКАНДА. Оно возникло благодаря африканской жаре, стоявшей в тех местах в тот день, когда имя придумывали, с одной стороны, а с другой — благодаря наличию поблизости населенного пункта с саамским старым именем ОКТОКАНДА. Эти два обстоятельства сложились в голове старого железнодорожника воедино, получилась Африканда.

И имя удержалось. А почему бы ему было не удержаться среди таких исконных, непридуманных местных имен, как озеро ИМАНДРА, горный хребет ХИБИНЫ, гора КУКИСВУМЧОРР? Места саамские, имена не русские, среди них в загадочной Африканде даже слышится что-то родное.

На фоне же «своих», понятных или кажущихся понятными русских имен чужеродный пришелец всегда имеет много шансов «превратиться».

В. Шкловский в книге о Толстом сообщает: крестьяне толстовского деда, князя Волконского, бывшего архангельского губернатора, быстро превратили данное суровым барином название деревни ГРУМАНТ (Шпицберген) в УГРЮМЫ. Оно и понятно, среди окружавших его народных названий — КОЗЛОВКА, ЯСЕНКИ, ТРУНОВО, КОСАЯ ГОРА, НИКОЛЬСКОЕ, импортный Грумант выглядел совершенно нестерпимо. И главное, был непонятен.

Но тут вот и возникает особая топонимическая проблема: что среди наших имен мест бывает явно непонятным, что бывает безусловно понятным и что кажется либо понятным, либо непонятным, а на деле оказывается прямо противоположным тому, что попервоначалу представилось?