На доске эпиграф:

Быть поэтессой в России – труднее, чем быть поэтом:
единица женской силы в русской поэзии – один ахмацвет.
Юнна Мориц

Начинается урок с поэтической пятиминутки.
Н. Гумилев

Шестое чувство

Из сборника "Трилистник одиночества”
Лишь тому, чей покой таим…

Из цикла "Ахматовой”

Кто же она, эта "Царскосельская Муза”. Вот строки ее автобиографии.

Я родилась 11 июня 1889 г. под Одессой. Мой отец был в то время отставной инженер-механик флота. Годовалым ребенком я была перевезена на Север – в Царское Село. Там прожила до 16 лет. Каждое лето проводила под Севастополем, на берегу Стрелецкой бухты, и там подружилась с морем. Самые сильные впечатления этих лет – древний Херсонес, около которого мы жили. Читать училась по азбуке Льва Толстого. Первое стихотворение написала, когда мне было 11 лет.

Стихи начались для меня не с Пушкина и Лермонтова, а с Державина ("На рождение порфироносного отрока”) и Некрасова ("Мороз, Красный нос”). Эти вещи знала наизусть моя мама.

Вся жизнь Ахматовой – в ее стихах. Так бывает у всякого большого поэта. Ахматова пишет:

Вспоминает литературовед Евгений Добин, в прошлом – военный журналист.

В начале 1943 года по пути к фронту я и один писатель моряк застряли на 3 дня в Ташкенте.

Спеша на вокзал, мы проходили тенистой малолюдной улочкой. Из-за угла появились две женщины. Мы столкнулись. В одной я узнал (по портретам) Анну Андреевну Ахматову. Вытянуться в струнку, отдать честь по всем правилам было делом одной секунды. В тот момент я действовал безотчетно.

2 года спустя в библиотеке ленинградского Дома писателя Ахматова зорко вгляделась в меня и припомнила эту встречу: "Я шла с Фаиной Раневской, мы поравнялись с двумя флотскими офицерами, один из них громко сказал: "Это Ахматова”. Раневская, кажется, была чуточку уязвлена: "В первый раз узнают не меня, а тебя”.

Да ее знали и любили. Любили и за несравненные стихи о любви, и за мужество ее патриотических стихов и мужество ее поступков.

За ее прекрасными стихами часто старались не замечать мужественного человека с очень трагичной судьбой.

Например, Ахматова написала самую короткую в мире балладу "Сероглазый король”.

Кажется, что это написано о ней и о Гумилеве, хотя был 1910 год и с десяток лет разъединяли его с1921, в котором был расстрелян ее муж. Анна Андреевна вспоминала, например, как в августовский вечер 1921 года в поезде из Царского Села в Петроград, стоя в тамбуре, среди красноармейцев сочинила стихи на казнь Гумилева (это знаменитое впоследствии "Не бывать тебе в живых”).

Это стихотворение не включалось до последнего времени в сборник Ахматовой.

А однажды, когда кто-то сказал из близких, что у ее сына трудный характер, она резко ответила: "Не забывайте, что его с 9 лет не записывали ни в одну библиотеку как сына расстрелянного врага народа”.

Лишь очень близкие люди если и не могли понять Ахматову, то, во всяком случае, не старались лезть в душу. Она этого не любила. Например, Срезневская вспоминала о ней: "Характерный рот с резко выраженной верхней губой. Тонкая и гибкая, как ивовый прутик, с очень белой кожей. В царскосельской купальне она прекрасно плавала и ныряла. Она казалась русалкой, случайно заплывшей в темные и недвижные воды царскосельских прудов”.

Писатель Виленкин, хороший знакомый Ахматовой, вспоминает, что общение с нею всегда было нелегким. Трудность эта даже переходила в какую-то тяжесть. В ее беседах полностью отсутствовала болтовня и чувствовалась какая-то невольная ответственность за свои слова. В свои миры впускала с большой осторожностью, только на мгновение. А знаете, какой у нее был постоянный тост? Выпьем за то, что мы опять сидим вместе, что мы опять встретились.

А знакомство с Ахматовой у меня произошло на одном званом обеде. Анна Андреевна вошла в столовую, и мы встали ей навстречу. Первое, что мне запомнилось, то ощущение легкости маленькой, узкой руки, протянутой явно не для рукопожатия, но при этом удивительно просто, совсем не по-дамски; сначала мне померещилось, кто она в чем-то нарядном, но то, что я было принял за оригинальный выходной костюм, оказалось черным шелковым халатом с какими-то вышитыми дракончиками и очень стареньким. В этом своем странноватом халате Анна Андреевна, по-видимому, чувствовала себя среди нас, парадно выходных, как в самом элегантном туалете. Всегда, когда Ахматова приходила в гости, она спрашивала: "А музыка будет?” Ей было все равно, что ставили. Но все же больше всего любила Стравинского, Прокофьева, Моцарта, Бетховена. Часто под музыку сочиняла стихи.

Вечером

Какое-то нечеловечески прекрасное стихотворение. Кажется, что и слова в нем имеют свой запах, цвет. Какие-то пряные стихи, бархатные, колдовские. В них – музыка.

Критики, например, всегда отмечали связь Ахматовой с психологизмом Достоевского и Толстого. Все душевные движения и потрясения переданы в двух- трех словах. Нужно быть только внимательным.

Горе и любовь слиты воедино. "Звенела музыка в саду / таким невыразимым горем”.

И первое свидание, и первое признание. И горе. В лирике Ахматовой любовь редко-редко счастливая, а чаще трагичная, несущая за собой печаль, бесприютность, возмездие.

Это покоряло читателей, но кое-кто пытался эти особенности ахматовского мироощущения объяснить "камерностью” ее поэзии, какой-то спесивостью, гордыней. Но если бы она была такой, то не притягивала бы так к себе людей. Ведь недаром ее рисовали многие художники.

Корней Чуковский очень точно подметил: "У Ахматовой наметилась одна главная черта ее личности: величавость. Не спесивость, не надменность, не заносчивость, а именно величавость”. Эту черту отмечали художники, писавшие ее портреты.

Анну Андреевну рисовали Н. Альтман, К. Петров-Водкин, Модильяни, Г.Верейский, Г. Тышлер, Ю. Анненков. Петров-Водкин написал портрет Ахматовой в 1922 году. В отличие от тех, кто обычно подчеркивал эффектный и красивый облик поэтессы, Кузьма Сергеевич оттенил в ее лице строгую сосредоточенность, серьезную работу мысли. Она как бы прислушивается к своей Музе – вдохновительнице.

Как ни странно, одна из наиболее глубоких рецензий на творчество Ахматовой написана именно после выхода ее первых книг: в 1915 г. журнал "Русская мысль” опубликовал статью молодого критика Н.Недоброво, который по стихам начинающей поэтессы предугадал ее будущую нелегкую судьбу: "…все это свидетельствует не о плаксивости по случаю жизненных пустяков, но открывает лирическую душу, скорее жесткую, чем слишком мягкую, скорее жесткую, чем слезливую, и уж явно господствующую, а не угнетенную”. В салонах судачили об "ахматовской несчастной любви, а критик указывает, что главное у Ахматовой – проникновение в человека и неутоленная жажда к нему.

И воистину пророчески звучали в 1915 г. заключительные строки этой статьи: "…мне страшно предсказать то, в чем я, однако, уверен. После выхода "Четок” Анну Ахматову "ввиду несомненного таланта поэтессы”, будут призывать к расширению "узкого круга ее личных тем”. Я не присоединяюсь к этому зову – дверь, по-моему, всегда должна быть меньше храмины, в которую ведет. И вообще ее призвание не в растечении вширь, но в рассечении пластов, ибо ее орудия – не орудия землемера, обмеряющего землю и составляющего опись ее богатым угодьям, но орудия рудокопа, врезающегося вглубь земли к жилам драгоценных руд”.

Как он мог угадать жестокость и твердость впереди? Ведь в то время принято было считать, что все эти стихи – так себе сантименты, слезливость, каприз… удивлялась через годы Ахматова.

А твердость, сила духа ей потребовались и тогда, когда она не оставила Родину в дни революции и гражданской войны, и тогда, когда вышло недоброй памяти постановление 1946 г.

Д. Гранин вспоминает о первом своем прочтении постановления 1946 г. о журналах "Звезда” и "Ленинград”.

"Стоял в намокшей от дождя танкистской куртке, еле разбирая печать на темном сыром листе. По солдатской привычке считал, что, раз постановили, значит, нужно, зря не будут. Но уж больно яростно ругали, злобились не по размеру: "беспринципный, бессовестный хулиган” – это про Зощенко, и еще покрепче, а про Ахматову почти нецензурно… как будто в самую последнюю минуту заменили на "блудница”.

А она уже хранила в памяти "Реквием” Свой плач, свою скорбь.

(Сообщения учащихся о "Реквиеме”, история создания, чтение отрывков наизусть, подготовленными учащимися.)

Реквием – это плач и клятва. По жанру и характеру стихотворения, входящие в "Реквием” – это как будто бы отрывочные дневниковые записи, но неотступность материнской мысли, неизбывность материнского страдания, материнская вера образуют духовный сплав редчайшей цельности и напряжения. И в итоге складывается героико-трагический эпос, в котором плачи, заклинания, уверения, клятвы, прощания сливаются в могучий реквием.

Оставшиеся 15–20 минут посвящаем письменной работе, которую учащиеся заканчивают дома.