Спарта давно уже сошла со страниц нашей книги. Она перестала быть великим государством. О древней простоте и равенстве осталось лишь воспоминание. Когда-то здесь было 9 тысяч равных земельных наделов и 9 тысяч равноправных граждан-воинов. Теперь здесь было 100 богачей-землевладельцев, 600 разоренных должников, от них зависящих, а остальные тысячи давно уже не считались гражданами. Все это нищее многолюдство тосковало о том же, о чем мечтала беднота по всей Греции: об отмене долгов и переделе земель. Кто обещал бедноте отмену долгов и передел земель (а это означало резню богачей), тот дорывался до тирании и держался у власти долго ли, коротко ли, в зависимости от своих дарований. В Спарте случай оказался особый: здесь тираном, обещающим народу отмену долгов и передел земель, стал законный спартанский царь. Это повторилось дважды: при прекраснодушном мечтателе — царе Агиде и при деловитом воине — царе Клеомене.

В Спарте, как и в древности, было два царя из двух династий. Но цари эти были .по существу лишь полководцами при правительстве эфоров, избираемом богачами. Да и быть полководцем становилось все трудней: в гражданское ополчение бедняки не шли, нанимать наемников было не на что. А враги у Спарты были сильные: города Пелопоннеса сплотились в Ахейский союз, а города и племена средней Греции — в Этолийский союз. Однажды этолийцы, вторгшись в Спарту, увели 50 тысяч человек пленными рабами; такого позора в истории Спарты еще не было. И только один старик спартанец сказал: «Спасибо врагу: он избавил Спарту от бремени слабых».

Царь Агид был молод. Мысль о возрождении древней простоты и силы кружила ему голову. Он ходил в простом плаще, купался в холодном Бвроте, ел черную похлебку и прославлял старинные обычаи. Молодежь прихлынула к нему, а старики чувствовали себя, по выражению историка, как беглые рабы, когда их возвращают строгому господину — Ликургову закону. Агид объявил в собрании, что он и все его родичи отрекаются от своих несметных богатств и отдают их для передела между гражданами. Собрание рукоплескало. Объявили отмену долгов, на площадях разложили костры и жгли в них долговые расписки. Но это длилось недолго. До передела не дошло: знатные товарищи Агида не спешили отдавать свое имущество. Разочарованный народ охладел к Агиду. И тогда началась расправа.

За расправу взялся второй царь — Леонид. Агида хотели схватить — он укрылся в храме. Леонид подослал к нему мнимых друзей, они уверили молодого царя, что он может выйти из храма хотя бы в баню. Греки любили чистоту, и царь поддался уговорам. Здесь-то, на пути из бани, его связали и оттащили в тюрьму. Его спрашивали: «Кто был твоим подстрекателем?» Он отвечал: «Ликург». Палач не решался поднять руку на царя: царь был лицом священным, его щадили даже враги в бою. Агид сказал палачу: «Не печалься обо мне: я погибаю беззаконно и потому лучше и выше моих убийц» — и сам вложил голову в петлю. Мать Агида стала плакать над его телом — ей крикнули: «Ты думала, как он, — ты умрешь, как он!» И она встала навстречу петле со словами: «Только бы на пользу Спарте!»

Вдову Агида Леонид выдал за собственного сына — юного Клеомена. И здесь случилось непредвиденное. Чем больше Клеомен слушал рассказы жены о ее первом муже, тем больше он проникался любовью к павшему Агиду и ненавистью к собственному отцу. А когда Леонид умер, царь Клеомен стал продолжателем дела царя Агида. Но характер у него был другой. Там, где Агид взывал, убеждал и подавал пример, Клеомен сразу взялся за меч. Из пяти эфоров четверо были перерезаны, пятый укрылся в храме Страха (в Спарте чтили Страх, потому что страхом держится всякая власть). Землю переделили, периэков допустили к гражданству, илотам позволили выкупаться на волю. Войско стали обучать не на старый, спартанский, а на новый, македонский манер. Денег не хватило — Клеомен обратился к египетскому Птолемею, обещая ему за это помощь против Македонии. Птолемей был осторожен: он потребовал заложниками мать и детей Клеомена. Царь был возмущен, но мать твердо сказала ему: «Пока от меня, старухи, есть польза Спарте, не медли!» — взошла на корабль и пустилась с внуками в Александрию.

Клеомен хорошо помнил правило всех тиранов: переворот бывает прочен, только если за ним следуют война, победа и добыча. Он повел спартанцев отбивать Пелопоннес у Ахейского союза. Ему предшествовала слава народолюбца; города сдавались ему и ждали от него того же, что он сделал в Спарте: отмены долгов и передела имущества. Но этого не происходило: Клеоменовой Спарте не нужны были товарищи по свободе, а нужны были покорные союзники. За быстрыми успехами пошли неудачи.

А между тем вожди Ахейского союза всполошились. И, не надеясь справиться с отважным спартанским реформатором собственными силами, они пошли на последнее средство: пригласили в Пелопоннес македонян. Несколько десятилетий Македония, занятая борьбой с галлами и внутренними смутами, не вмешивалась в греческие дела — теперь Греция вновь сама себя выдавала ей с головой. Македонский царь Антигон повел на Спарту свою фалангу. При Селласии произошла битва; войско Клеомена погибло почти полностью. Клеомен ускакал в Спарту. В своем дворце он даже не присел: не снимая панциря, прислонился к колонне, уткнувшись лбом в согнутую руку, перебрал в уме последние средства и с последними друзьями пустился к берегу, чтобы отплыть в Египет. Спарта была сдана врагу — в первый раз за всю ее историю.

В Александрии Клеомен себя чувствовал как лев в клетке. Старого Птолемея здесь только что сменил молодой — ленивый и распущенный. Он боялся своего брата и до поры до времени слушался советов Клеомена. «Завести бы побольше царских братьев!» — говорил Клеомен. Когда с братом покончили, Клеомена отстранили. Спартанский знакомец Клеомена привез на продажу царю боевых коней. Клеомен сказал ему: «Привез бы ты лучше арфисток и красивых рабов, на них здесь больше спросу». Это дошло до царя; Клеомену запрещено было выходить из дому. Тогда он решил поднять Александрию на восстание. С тринадцатью друзьями он выбежал на улицу, перебил стражу, обратился с речью к народу, но народ в Александрии был не тот, что в Спарте. На него глазели издали и разбегались при приближении; вокруг была пустота. Тогда спартанцы собрались на площади, и каждый вонзил в себя свой меч. Самый младший обошел павших, проверяя, все ли мертвы, а потом обнял труп Клеомена и закололся над ним. Тело Клеомена царь Птолемей приказал распять, а мать его и детей казнить. Так кончилось возрождение Спарты.