Мы дошли теперь до ужасного места в истории нашей, милые
читатели. До сих пор вы видели, что государи русские всегда любили
народ свой, всегда заботились о нем с отеческой нежностью, и если в
старину, во времена междоусобий, были в числе их князья жестокие,
безжалостно разорявшие свои области, это были князья враги между собою,
которые мстили за сделанные им обиды и, примирясь друг с другом,
старались вознаградить народ за несчастья, причиненные их несогласием.
Но теперь бедные предки наши видели перед собой государя, который был
жесток не к врагам, а к верным подданным своим, который с удовольствием
мог смотреть на мучения умирающих, который иногда даже собственными
руками отрезал в шутку уши у любимцев своих или убивал их за одно
неосторожное слово. Вы пугаетесь, друзья мои, и, конечно, едва верите
тому, что я рассказываю. Нам трудно поверить жестокостям прошлого
времени, даже и предки наши, видевшие их собственными глазами, едва
верили им и говорили, что они происходят не от сердца царя, а по воле
Божией, наказующей их за грехи. Эта мысль помогала им переносить без
малейшего ропота страдания свои, а нам поможет выслушать рассказ об
ужасных делах Иоанна IV, еще так недавно доброго и великого.
Вы помните совет, какой дал молодому государю старый
епископ Вассиан. Этот совет причинил первое зло: он отдалил от сердца
Иоанна тех людей, усердию и добродетелям которых он обязан был своею
славой, - священника Сильвестра и Алексея Адашева. Возвратясь из
Кириллова монастыря, он уже не любил их, но еще уважал их заслуги и при
жизни ангела-хранителя своего - доброй Анастасии - еще мог удерживать
дурные склонности и злые помышления свои. Но с тех пор как ее не стало,
все переменилось: пылкая душа Иоанна, потеряв милое и единственное
существо, имевшее власть над нею, увлекаемая льстецами, раздражаемая
людьми злыми, пришла снова в то состояние, в каком была за тринадцать
лет перед тем, и еще хуже: ожесточилась так, что Иоанна уже не могли
умолить никакие просьбы, не могли смягчить никакие слезы. Как только
государыня скончалась, враги Сильвестра и Адашева распустили слух, что
она отравлена ими. Иоанн в безотрадной тоске по умершей поверил ложному
слуху, не хотел выслушать оправданий обвиняемых и по решению
несправедливого суда наказал их: Сильвестра сослал на дикий остров
Белого моря, в монастырь Соловецкий, Адашева - в город Дерпт, где через
два месяца этот добродетельный друг царя, названный в истории красою века и человечества, умер в темнице.
После этих двух первых жертв несправедливости Иоанна
начались страдания друзей и приверженцев их: все они были или сосланы,
или казнены. Любимцами Иоанна сделались теперь люди, отличавшиеся не
храбростью, не благородством, не добротой души, а злостью, клеветой,
низкими доносами; только они могли жить спокойно, добрые же бояре каждую
минуту боялись смерти или опалы, т.е. гнева царского. Многие из них от
страха уходили в Литву и Польшу. В числе таких изменников был, к
сожалению всех русских, и знаменитый герой, участвовавший в завоеваниях
Казани и Ливонии, прежний любимец царя князь Андрей Курбский. Хотя он с
чрезвычайной горестью решился на эту измену, но тем не менее она покрыла
имя его вечным стыдом и заставила совесть его испытывать вечные
мучения. С какой невыразимой грустью слушал он рассказы о верности
других бояр Иоанна, как завидовал той твердости, с которой они, несмотря
на все лестные предложения короля польского, не изменили чести и
терпеливо переносили жестокость Иоанна как наказание, посланное им от
Бога. Но это терпение и покорность не умилостивили жестокое сердце:
довольно было одного подозрения, чтобы рассердить Иоанна, а он
подозревал каждого! Все вельможи казались ему тайными злодеями, друзьями
Курбского.
Находясь в таком беспокойном состоянии, выдумал он
новое средство для своей безопасности. Послушайте, друзья мои, и
подивитесь, до чего может дойти человек - это прекрасное создание Божие,
когда даст волю своим порокам.
В конце 1564 года Иоанн вдруг собрался ехать куда-то
со всем своим семейством, приближенными, любимцами, со всем богатством и
деньгами из дворцов и даже из церквей придворных. Бояре и народ с
удивлением смотрели на этот таинственный отъезд и в страхе ожидали
чего-нибудь чрезвычайного. Вскоре услышали, что царь со всем двором
остановился в слободе Александровской.
Прошел месяц. Все было в прежней унылой тишине
ожидания. Вдруг 3 января 1565 года митрополит получает письмо от
государя. Иоанн описывал в нем беззакония бояр, разорявших Россию во
время его малолетства, говорил, что дух их до сих пор не переменился,
что они все еще злодействуют, а если государь вздумает наказывать их, то
митрополит и все духовенство вступаются за виновных. (Это правда, что
служители Божии осмеливались иногда умолять грозного царя за несчастных,
осужденных на казнь.) «И потому, - продолжал Иоанн, - не желая терпеть
ваших измен, мы от жалости сердца оставили государство и поехали, куда
Бог покажет нам путь!»
Этого было довольно, чтобы встревожить весь народ,
которому безначалие казалось страшнее всех жестокостей. «Государь
оставляет нас! - кричали с горестью верные москвитяне. - Мы погибаем!
Кто будет нашим защитником от чужеземцев? Кто будет начальником царства
нашего?» И в эту минуту отчаяния все пороки, все злодейства Иоанна
исчезли из глаз доброго народа: он видел в нем только царя своего и
умолял митрополита умилостивить Иоанна. Духовенство, бояре и все
чиновники со слезами просили о том же и все в один голос говорили:
«Пусть царь казнит своих злодеев, но царство без царя быть не может. Мы
все едем за тобою бить челом государю и плакаться!»
Они исполнили это и в тот же день отправились в
слободу Александровскую. Иоанн ожидал их: он знал народ свой, знал его
пламенную, беспредельную привязанность к царям своим, и мнимое отречение
от государства было только хитростью. Как будто против воли и только по
просьбе митрополита согласился он опять быть государем России, но с тем
условием, чтобы никто из духовенства никогда не вмешивался в дела его и
не просил за виновных, которых он найдет достойными казни.
2 февраля царь въехал в Москву и на другой же день
созвал к себе духовенство, бояр и знатнейших чиновников. Но как же
удивились все, увидев Иоанна! Наружность его, прежде привлекательная,
так переменилась, что верные подданные едва узнавали его. Светлые,
проницательные, полные огня глаза были теперь мрачны и дики, все черты
прежнего миловидного лица сделались безобразны, а на голове и в бороде
не осталось почти ни одного волоса. И все это произошло оттого, что он
беспрестанно предавался сильному гневу и жестокости!
Иоанн объявил собравшимся боярам, что он намерен для
своей и государственной безопасности учредить новых телохранителей.
Сначала никто не удивился этой новости, потому что все знали боязливость
его с тех пор, как он перестал быть добродетельным, но когда
выяснилось, какие это будут телохранители, все ужаснулись!
Иоанн объявил своею собственностью девятнадцать
городов с разными волостями, выбрал 6 тысяч человек из князей, дворян и
детей боярских и дал им поместья в этих городах, а тамошних владельцев
перевел в другие места; в самой Москве взял себе также несколько улиц,
откуда должны были выехать все не записанные в царские телохранители;
назначил себе особенных чиновников для услуг: дворецкого,
казначеев, ключников, даже поваров, хлебников и других ремесленников -
и, не желая жить во дворце своих предков, приказал строить себе новый,
за речкой Неглинной. Вот эта часть России и Москвы, эта шеститысячная
дружина телохранителей, этот новый двор, не имевший другого начальника,
кроме самого царя, были названы опричниной, а все остальное, т.е. все государство, - земщиной, которую Иоанн поручил боярам земским, велев им решать все дела с прежними чиновниками, а в важных случаях относиться к нему.
Новые ужасы начались вместе с новым порядком в
правлении и особенно вместе со страшной опричниной. В нее выбраны были
молодые люди, отличные не достоинствами, а удальством и дерзкой
готовностью на все. Царь взял с них присягу служить ему верой и правдой,
доносить на изменников, не дружить с земскими, не водить с ними
хлеба-соли, не знать отца и матери, знать одного государя. За такую
совершенную преданность Иоанн отдал в жертву своим опричникам всю
Россию: они делали все, что хотели, и были всегда правы в судах.
Опричник мог безо всякого страха притеснять своего соседа, а если он
пожалуется - брать пеню за бесчестье. После этого подумайте, милые
читатели, чего не могли делать эти своевольные телохранители
немилосердного Иоанна! Доносы их на людей земских, т.е. на всех, не
принадлежавших к их ужасной дружине, были бесконечны, злодейства -
бесчисленны, ненависть к ним всего народа - неописуема. Но они не
огорчались этой ненавистью: чем сильнее ненавидели их, тем более доверия
имел к ним Иоанн. Он дал им достойное отличие: опричники ездили всегда с
собачьими головами и с метлами, привязанными к седлам в знак того, что
они грызут злодеев царских и метут Россию. О, как радовались этому
отличию бедные жители московские, проходившие по улицам! По крайней
мере, благодаря ему они с первого взгляда узнавали злодеев и спешили
скрыться от них, так что иногда многолюдные прежде улицы столицы были
пусты, как в каком-нибудь необитаемом городе. Уныние и пустота Москвы
еще приметнее сделались с тех пор, как государь разлюбил ее и, не считая
себя в безопасности даже в новом, крепком дворце своем, жил по большей
части в слободе Александровской. С того времени она сделалась городом и
украсилась каменными церквами, домами и лавками. Царь жил в палатах,
обведенных рвом и валом. Здесь Иоанн проводил почти все время.
Набожность его была так велика, что дворец походил на монастырь.
Любимцев своих он называл монахами, себя - игумном; все они ходили в
скуфейках и черных рясах, под которыми носили богатые, золотом шитые
кафтаны с собольими опушками. В четыре часа утра Иоанн ходил на
колокольню с первым любимцем и другом своим Малютой Скуратовым,
благовестил к заутрене, потом сам же пел, читал и молился так усердно,
что на лбу всегда оставались у него знаки земных поклонов. В восемь
часов опять собирались к обедне, вечером - к вечерне.
В прекрасной трагедии Пушкина «Борис Годунов» есть рассказ одного старца-монаха о тогдашней жизни Иоанна:
Царь Иоанн искал успокоенья
В подобии монашеских трудов.
Его дворец, любимцев гордых полный,
Монастыря вид новый принимал:
Кромешники в тафьях и власяницах
Послушными являлись чернецами,
А грозный царь игумном богомольным.
Я видел здесь - вот в этой самой келье
(В ней жил тогда Кирилл многострадальный,
Муж праведный. Тогда уж и меня
Сподобил Бог уразуметь ничтожность
Мирских сует), здесь видел я царя,
Усталого от гневных дум и казней
Задумчив, тих сидел меж нами Грозный,
Мы перед ним недвижимо стояли,
И тихо он беседу с нами вел.
Он говорил игумну и всей братье:
«Отцы мои, желанный день придет,
Предстану здесь алкающий спасенья,
Ты, Никодим, ты, Сергий, ты, Кирилл,
Вы все - обет примите мой духовный:
Прииду к вам, преступник окаянный,
И схиму здесь честную восприму,
К стопам твоим, святый отец, припадши».
Так говорил державный государь,
И сладко речь из уст его лилася -
И плакал он. А мы в слезах молились,
Да ниспошлет Господь любовь и мир
Его душе, страдающей и бурной.
Но напрасно молились они: характер Иоанна не
исправлялся. Может быть, в наше время искусство врачей открыло бы, что
причиной необыкновенной жестокости его была какая-нибудь болезнь тела
или расстройство души, слишком сильно пораженной невозвратной потерей
нежно любимой супруги; но тогда не думали этого, тогда никто не
воображал, чтобы сильная горесть могла иметь какое-нибудь чрезвычайное
влияние на здоровье человека, и потому, вовсе не подозревая никакой
болезни в Иоанне, предки наши присоединяли его к числу тех ужасных
правителей, которых иногда Бог посылает для наказания народов и какими у
римлян были Калигула и Нерон, у французов - Людовик XI. И римляне и
французы ужасались имени этих государей, но не таково было чувство
русских к Иоанну: когда победы храбрых войск его раздавались и в
Ливонии, и в Литве, и в Крыму, когда умными распоряжениями его торговля
русская цвела не только в Москве, Астрахани и Казани, но даже в Германии
и Англии, когда он торжественно приезжал в Москву и с обыкновенным
своим великолепием принимал знаменитых послов иностранных, когда они со
всеми знаками глубочайшего уважения стояли перед ним и слушали
остроумные разговоры его о важных делах государственных, - добрый народ
забывал свои страдания, забывал слободу Александровскую со всеми ее
ужасами и, гордясь величием России, помнил только, что Иоанн - царь его!
Это имя, священное для русских, производило в такие минуты свое
чудесное действие над сердцами их: им казалось, что они любили Иоанна. |