Второй чертой общества XVII века, с
которой вряд ли способен примириться наш современник, я бы назвал
невероятную жестокость. Действительно, каждое общество может быть
жестоко в каких-то случаях, но тот уровень насилия, который мы готовы
признать «нормальным» или хотя бы «приемлемым», перейден в Московии XVII
века многократно. Даже просто находиться в Москве… ну, скажем, в Москве
вполне благополучного, 1650 года, нам было бы психологически трудно.
Я уже писал о государственной
жестокости — следствии примитивности и общества, и государства. О том,
что общество ничего не имеет против этой жестокости и даже считает ее
полезной.
Общество само таково — в огромной
степени оно стоит на подавлении воли человека, на навязывании ему силой
того, что считает нужным для него и от него «обчество» и старшие лица в
этом «обчестве» — от собственных родителей до выборных лиц в волостях и
посадах.
В семье постоянные истязания жен и
детей считаются не только общественной, но и религиозной обязанностью
главы семьи. Если наш «путешественник во времени» женится в XVII веке — а
для должной конспирации он не сможет долго ходить холостым, — ему
придется иметь дело с женщиной, которая вовсе не в шутку, а совершенно
серьезно исповедует принцип: «не бьет — не любит». Ему придется или
взяться самому за плеть, или подвергнуться общественному осуждению, а то
и вызвать подозрение — православный ли он: ведь отказавшись бить жену,
человек начинает отличаться от окружающих, вести себя не так, как
предписывает обычай. А кроме того, такому «чистоплюю» грозят серьезные
проблемы в отношениях с самой женщиной: ведь она ждет, что привязанность
к ней муж проявит так, как полагается.
Жена в московитской семье в самом
буквальном смысле задавлена самыми крайними формами патриархата.
Достаточно сказать — за убийство жены муж подвергается лишь церковному
покаянию. Жена за убийство мужа закапывается в землю по шею. Так и
стоит, живьем закопанная, пока не умрет, а труп потом вешают за ноги, и
он будет висеть, пока совершенно не истлеет.
Любому современному человеку, в том числе самому ярому поклоннику патриархата, это все покажется… ну, скажем так — перебором.
Так же точно истязание детей —
необходимость, обязанность отца, ничуть не меньшая, чем обязанность
прокормить или обязанность воспитать полезного члена общества.
Тут действует не евангельская мораль
«Нового завета», а мораль ветхозаветная, пришедшая из недобрых времен
бронзового века — из времен строительства пирамид, создания первых
империй с центрами в Вавилоне и Ниневии, войны между Египтом фараонов и
Хеттским царством. «Учащай ему раны, ибо не умрет, а здоровее станет»,
как утверждал поп Сильвестр, автор «Домостроя», или «Наказывай сына
своего, пока есть надежда, и не возмущайся криком его».
Это повседневное насилие над
человеком, дикое унижение собственного достоинства вовсе не кажется
кому-то крайностью или аномалией. Все нормально, все в полном порядке!
Крик молодайки, которую муж «учит» плетью, крик ребенка, которому
«учащают раны», чтобы он стал здоровее и умнее, — такая же
повседневность, как звук колокольчиков на шеях коров, шорох соломы на
крышах домов или мурчанье домашнего кота.
Точно так же никому не приходит в
голову, что постоянное и наглое подчеркивание подчиненного положения
холопов, применение грубого насилия, постоянные расправы сильного со
слабым — по всей общественной лестнице, на всех ее ступенях (ведь даже
царь пинками выгнал из Боярской думы тестя, Илью Милославского) — это не
что-то естественное и само собой разумеющееся, а некое зло.
Такая мысль и не может прийти в голову
людям, для которых правеж — обычный и нравственно приемлемый способ
выколачивать недоимки. Правеж состоит в том, что ответственных за сбор
налогов начинают избивать все время сменяющие друг друга люди. Бьют
беспрерывно, час за часом, при необходимости — и день за днем. Устают
одни — их заменяют другие, и так пока не будет выплачено все, что висит
на этих недоимщиках.
Еще раз подчеркну, что правеж — вовсе
не эксцесс, не крайность, а самый обычный, повседневный способ для
получения своих денежек и государством с налогоплательщиков, и боярином с
крепостных. И никто не оглянется лишний раз; все привыкли без
преувеличения, с детства. Пустяки, дело житейское.
В Московии XVII века общество только
начинает подходить к той морали, которая известна по одному из «текстов
пирамид» — когда некий чиновник Среднего царства, живший примерно за
2200 лет до Рождества Христова, заклинает богов: «Я не бил слабого так,
что он падал под моими пальцами». Пока чиновник гордится скорее тем, что
бил. Иначе как он возвысится над остальными? И откуда они все увидят,
что он — важный чиновник?!
В Московии только начинают понимать,
что милосердие — не отвлеченный принцип, реализуемый разве что святыми и
лично Господом Богом, а некий нравственный принцип, вполне доступный
для любого человека… И даже несущий в себе некоторую выгоду и удобство.
Впрочем, эта жестокость общества и
семьи опирается на государственную и даже межгосударственную жестокость.
И если очень многие черты законодательства, семейной и общественной
жизни в Европе — все же пройденный этап, то не в одной Московии, во
многих странах в XVII веке считают войну естественнейшей частью
политики.
Война — быт XVII столетия, и все
общество признает ее чем-то совершенно обычным, естественным, не
вызывающим протеста. Никому не приходит даже в голову, что война —
событие само по себе глубоко ненормальное. Что война груба, жестока и
все равно не помогает решать самых главных вопросов. Никто и не пытается
думать о том, что самой победоносной войны лучше было бы избежать и что
гибель людей неприемлема и с нравственной, и с религиозной точки
зрения, и даже с точки зрения строительства государства.
Все это сказано не для того, чтобы
осудить предков, так сказать, пригвоздить их к позорному столбу истории.
Но нужно понимать очень четко: нашему современнику в Московии XVII
столетия было бы невыносимо душно, а порой попросту страшно. Если же
поймать московита и вывезти его на «машине времени» в наши дни, он долго
не сможет понять: как именно, с помощью каких механизмов регулируется
жизнь всего нашего общества? Если людей никто не заставляет вести себя
должным образом, никто не следит за их поведением, не карает и не
наказывает, не награждает собольими шубами и не опаляется на них, почему
все еще не развалилось?! Идея того, что люди очень во многих случаях
могут управлять сами собой, не нуждаясь в «управлении» вооруженного
плеткой большака, ему вряд ли была бы понятна, а скорее всего — и
неприятна.
Человеку же XX века, в том числе и
россиянину, в Московии XVII века суждено оказаться пришельцами не просто
из другой страны, иностранцами. Больше — мы пришельцы из другой
Вселенной. |