1 сентября 1675 года, в тогдашний Новый год, Алексей Михайлович «объявил» Федора своим наследником, будущим царем. Трудно сказать, было ли у него предчувствие, что осталось немного, или царь решил, что пора показать народу своего наследника, 13-летнего Федора.

Если было предчувствие, оно сбылось быстро, уже в 1676 году.

«В 1676 году, с 29 на 30 число января, с субботы на воскресенье, в 4 часа ночи, скончался царь Алексей Михайлович, на 47 году от рождения, благословив на царство старшего сына Федора».

Царь Алексей Михайлович отдал Богу душу в 1676 году, в возрасте всего 47 лет. То есть помирают, конечно, и раньше, но как-то очень уж быстро… Случилось это 4 января, а уже 26 января стал царем Федор Алексеевич. Никакой проблемы выбора царя не существовало, наследник не вызывал сомнений.

Существует, правда, сомнительная версия, что Артамон Сергеевич Матвеев, дядька Петра, пытался обойти старшего сына. Умирая, Алексей благословил на царство Федора, который тогда лежал больной, и назначил опекуном князя Юрия Долгорукова. Артамон Сергеевич, по сообщениям иностранцев, утаил смерть царя, подкупил стрельцов, чтобы они стояли горой за Петра, и только потом сообщил боярам о смерти царя. Когда же бояре стали собираться, Матвеев якобы стал уговаривать их отдать престол Петру — Федор болен, весь опух, вряд ли выживет. Но бояре, как и следовало ожидать, спросили патриарха и Юрия Долгорукова, который был при кончине Алексея Михайловича. «Кого благословил на царство Алексей Михайлович?» — «Федора».

И тогда, не слушая больше Матвеева, бояре кидаются в покои Федора. Приходится выломать двери, запертые изменниками-стрельцами; Федор и впрямь не может ходить — опухли ноги. Тогда бояре несут его в тронную залу на руках, сажают на престол и начинают подходить к руке, поздравляют с царством.

История эта содержит множество сомнительных деталей. И поведение стрельцов в ней какое-то странное — ну никак не могли стрельцы запереть двери к Федору (да и зачем их было запирать?!), а потом не оказать никакого сопротивления, не попытаться возвести на престол Петра… Робкая попытка остановить бояр запертой дверью уж очень не в духе стрельцов. И Матвеев в этой версии выглядит как-то странно, мгновенно растеряв весь свой талант придворного интригана, и как будто нарочно «подставляется».

Сомнительно все это и потому, что позже, при ссылке Матвеева, никто из придворных не вспомнил о попытке Матвеева обойти законного наследника. Обвиняли Матвеева в самых фантастических вещах — и что он, глава Аптекарского приказа, не допивал лекарства, выпитые царем (хотя обвинения в попытке отравления не выдвигается), вызывал духов, и этих духов, которых полным-полно стало в избе, видел своими глазами заснувший за печкой «карла» (то есть карлик) Захар. И что переводчик грек Спафари читал Матвеевым, отцу и его сыну Андрею, «черную книгу» и учил их обоих колдовать по этой книге. А вот истории, граничащей с изменой, истории, которая и впрямь могла привести в ссылку, независимо от любых интриг, Матвееву не припомнили.

Из этого я могу сделать только один вывод — история эта придумана, чтобы задним числом объяснить, почему у Матвеева отняли боярство, все его имение и сослали вместе с сыном в Пустозерск. А нуждаться в объяснениях этой ссылки могли только люди, очень плохо представлявшие себе «расклад» сил при дворе. За 14-летним царем стоял могущественный клан Милославских, особенно же Иван Михайлович Милославский, двоюродный дядя Федора, и почти такой же могучий клан Хитрово. Милославские, захватив власть, позаботились об отстранении от двора всех, кто имел хоть какое-то отношение к клану второй жены царя, Нарышкиных. И уж конечно, Матвеев, фигура наиболее крупная и влиятельная из этого клана, вызывал больше всего опасений. Чтобы понимать это, не нужна ни подлая интрига против Федора с подкупленными стрельцами и запертыми дверями, ни полная изба злых духов. Обычнейшая феодальная интрига, ничего больше! Та самая интрига, за успеваемость которой дон Румата хотел ставить отметки в рэбах. Ничего больше.

Кроме этого иностранного сообщения, нет никаких сведений о том, что переход власти к Федору происходил шумно, сопровождался эксцессами. Все, похоже, произошло как раз очень спокойно и плавно, в полном соответствии с известной французской формулой «Король мертв… Да здравствует король!». Не могу сказать, знали ли эту формулу на Руси, но, во всяком случае, действовали именно так: оплакали Алексея Михайловича и одновременно присягнули Федору Алексеевичу.

Не первый раз на престол всходил малолетний царь. 17-летним венчался на царство Михаил, 13-летним — Алексей. Но первый раз взошел на престол царь до такой степени интеллектуальный.

Желая видеть после себя Федора, царственный отец позаботился о его образовании, и его учителем стал один из ведущих русских ученых того времени — Симеон Полоцкий.

Федор свободно знал польский, латынь, древнегреческий язык, читал в подлиннике античных авторов. Он хорошо знал религиозную литературу, сочинения отцов Церкви, увлекался музыкой, особенно певческим искусством, и сам сочинил несколько духовных песнопений. Он вошел в историю как один из инициаторов создания Славяно-греко-латинской академии. Причем учитель царя Симеон Полоцкий и его ученик Сильвестр Медведев не ограничивались открытием Славяно-греко-латинской академии… Они вели подготовку к открытию первого русского университета.

Даже на фоне своего отца и деда, людей очень неглупых и образованных, он производил впечатление ярко выраженного интеллектуала. Одно из его излюбленных занятий состояло в том, что он «собирал художников всякого мастерства и рукоделия», платил им приличное жалованье, наблюдал за их работой и вел с ними долгие беседы.

По мнению С. М. Соловьева, на правлении Алексея Михайловича оканчивается период истории Древней Руси, а «годы правления обоих сыновей Алексея, Федора и Петра, принадлежат уже новой истории».

Трудно проводить так решительно границы между эпохами, и не очень понятно: в чем же такой значительный, такой заметный рубеж? Похоже, что если Сергей Михайлович и провел эту грань так решительно, то явно из-за некоего предубеждения: в те времена считалось, что история любой страны должна делиться на такие же принципиально отрезки, что и история стран Европы.

Откровенно говоря, такой резкой разделительной линии между правлениями отца и сына я не в силах усмотреть. В правление Федора в основном продолжалось то, что недоделал Алексей Михайлович. Если и происходило нечто совершенно новое, то опять же то, что наметилось в предшествующее царствование.

В числе ближайших к Федору людей оказались худородные, принадлежащие к средним слоям дворянства: Иван Михайлович Языков и Алексей Тимофеевич Лихачев. Нарушение традиций? Как будто было нарушение. Но, во-первых, Языков был постельничим у царя (как Адашев у Ивана Грозного и как Ртищев у Алексея Михайловича), а Лихачев был комнатный стольник, тоже традиционно приближенное к царю лицо.

Во-вторых, Алексей Михайлович уже заложил своего рода новую традицию — «разбавлять» Боярскую думу «неразрядными», но умными и активными людьми. Оба, и Лихачев, и Языков, стали боярами в правление Федора, но вроде бы никак себя не показали. Может быть, не успели? Всего-то правления Федора было на 6 лет… Во всяком случае, мы не знаем, унаследовал ли Федор талант своего отца — находить талантливых людей.

Характерна история женитьбы… вернее, обеих женитьб юного царя. Весной 1680 года Федор во время крестного хода увидел девушку, которая ему страшно понравилась. Через Языкова царь стал выяснять: кто она? Оказалось, Агафия Семеновна Грушецкая, по происхождению полька. Незнатная девушка жила у родной тетки, жены думного дьяка Заборовского, и дьяку было дано знать, чтобы не выдавал ее замуж до указа.

Федор Алексеевич женился на ней в июле 1680-го, и это само по себе являлось совершенно чудовищным нарушением традиций. Во-первых, царь поступил как частное лицо, не обсудив с Боярской думой свое намерение, — поставил бояр перед фактом, и все.

Интересное сообщение — якобы Иван Михайлович Милославский, бывший в такой чести в первые годы правления Федора, пытался воспрепятствовать женитьбе на Грушецкой и стал чернить девицу и ее мать. Языков и Лихачевы легко обнаружили клевету и вывели на чистую воду Милославского… И тогда царь (ему было 19 лет!) запретил Милославскому являться ко двору, самым натуральным образом опалился на него, на близкого родственника по матери и, несомненно, преданного человека! Молодая жена не захотела, чтобы из-за нее кто-то пострадал, и уговорила мужа вернуть Милославского ко двору, но с этого времени он потерял всякое влияние. Но может быть, дело вовсе не в какой-то «истории»? Даже не в том, что Милославского поймали на вранье? Может быть, царь просто почувствовал себя взрослым и попытка оклеветать будущую жену стала предлогом? Тогда, не будь именно этого предлога, появился бы какой-нибудь другой…

Насколько вообще история с интригой Милославского против Агафии Семеновны соответствует действительности, а насколько это только миф, призванный объяснить причину охлаждения царю к Милославскому, — не знаю. Совершенно точно известно, что царь Федор вел себя порой очень решительно и заходил иногда много дальше в своих действиях, чем его отец.

Во-вторых, приняв решение жениться, он не исполнил ритуала, хотя бы относительно напоминавшего ритуал выбора жены его отцом.

В-третьих, женился на девице совершенно незнатной, «да еще» и польке. Проявилась ли в этом какая-то особенная склонность царя ко всему польскому, мне трудно судить.

Этим поступком царя устанавливалось какое-то особенное, непривычное для Руси правило — частная жизнь отдельного человека в огромной степени выводилась из-под контроля его общества и окружения. Получалось, что в столь важном деле неполномочны принимать решения ни старшие родственники, а ведь хотя Федор и был сиротой, старшие-то родственники у него были, ни самые знатные бояре, толпой стоявшие у трона.

Конечно, и Иван IV женился сам, не соблюдая никаких обычаев. Причем последние браки заключал он абсолютно незаконно — Церковь не считала возможным венчаться больше трех раз, и была даже «веселая» поговорка: «Первая жена — от Бога, вторая — от человека, третья — от дьявола». Соответственно последние четыре брака Ивана IV, хотя и совершался ритуал венчания, Церковь не считала его таинством, а венчавшихся — супругами.

Но этих двух царей и их браки сравнивать очень уж непросто, и сделать это можно разве что по чисто формальным признакам. Правление Ивана IV было растянувшимся на десятилетия эксцессом, надругательством и насилием и над традициями, и над всем обществом. Такой характер носили и его браки, похожие на плевки в физиономии окружающих.

Федор же никогда не был склонен ни к эксцессам, ни к пренебрежению мнениями окружающих. Брак этот был первым, заключен был, помимо всего прочего, для продления династии и ничем, кроме отступления от традиции, не мог вызвать неприятия окружающих. Но справедливости ради: до такой степени независимо, так откровенно вести себя как частное лицо мог далеко не всякий король Британии или Франции и не при всяких обстоятельствах. Так независимы были разве что польские выборные короли, своего рода пожизненные президенты, да и то не все и не всегда.

Агафии Семеновне приписывали «положительное влияние» на царя. Женские охабни, судебные жестокости он якобы отменил по ее просьбам. Мне трудно поверить, что эти разумные решения нужно было вводить под влиянием жены и вообще под чьим бы то ни было влиянием. Возможно, Агафия Семеновна и пыталась в чем-то убеждать мужа и просила его что-то изменить (хотя бы ужасный способ казни мужеубийц). Но никак не думаю, что только она одна говорила царю об этом зле. Как мы вскоре увидим, царя просили изменить закон многие лица, и духовные, и светские.

Да и оказался брак недолгим: 11 июля 1681 года у царственной четы родился сын Илья, 14 июля умерла родами царица Агафия, а через 6 дней умер сам Илья.

14 февраля 1682 года, ровно через 7 месяцев после смерти Агафий, царь Федор женился на Марфе Матвеевне Апраксиной — тоже «не по правилам» или, говоря точнее, по новым правилам. Некоторые историки подозревают в этом браке влияние Языкова: мол, он подталкивал к этому браку царя, да и была Марфа Матвеевна его дальней родственницей. Может быть, Языков и правда посводничал, но и этот брак заключен был совершенно нетрадиционно.

Детей от этого брака не было: 27 апреля 1682 года царь Федор умер на 21-м году жизни. Остается только удивляться, как много он сделал за короткие шесть лет своего правления. Уже в первые годы правления Федора сделано поразительно много (тем более памятуя о возрасте царя).

ПРОДОЛЖЕНИЕ ДЕЛ АЛЕКСЕЯ МИХАЙЛОВИЧА

В 1678 году начата первая в истории Московии всеобщая перепись населения.

В 1679 году проведена реформа налогообложения и введено подворное обложение.

Проведена реформа официальной одежды — все государственные чиновники должны были носить польское платье. Официальные лица в старомосковской одежде в Кремль и в царский дворец не допускались. Рекомендовано брить бороды. Хочу подчеркнуть — не ПРИКАЗАНО, а РЕКОМЕНДОВАНО.

Вообще пропольская ориентация Федора Алексеевича не нуждается в доказательствах, «…на Москве стали волосы стричь, бороды брить, сабли и польские кунтуши носить, школы заводить», — говорили современники. А сам Федор принадлежал к кружку интеллектуалов, о которых говорили, что они «чтут книги ляцкие (польские. — А. Б.) в сладость».

Объяснять эту пропольскую ориентацию влиянием жены по меньшей степени наивно уже хотя бы потому, что ориентация появилась гораздо раньше, чем в царскую семью вошла Агафия Грушецкая. Интереснее попытаться понять: что же стояло за этой ориентацией? Только ли некое неосознанное тяготение ко всему польскому, так сказать, «полонофилия»? Или же культурные заимствования из Польши были только символом, внешним проявлением каких-то более глобальных явлений? Во всяком случае, получается так, что все эти польские заимствования расширяли зону свободы на самой Руси, а царь вводил их в такой форме, что подданным предоставлялся выбор, а их жизнь не только украшалась, но и разнообразилась, усложнялась.

Еще раз отмечу — молодой царь бывал и крут, даже очень крут, если считал это необходимым. Порой более крут, чем его отец. Именно по его приказу сожжен в Пустозерске Аввакум с несколькими сподвижниками, ухудшены условия содержания в монастыре бывшего патриарха Никона.

Но при всем этом Федор всегда старался разрешать, а не запрещать, и его реформы только в самой слабой степени основаны на борьбе с чем-то или на отрицании чего-то. Похоже, он не любил насилия, не любил запретов и старался их избегать, если получалось.

Свои самые замечательные реформы провел Федор Алексеевич в последние годы его до обидного короткой жизни: когда он сравнительно возмужал и когда уже не клан Милославских стоял за ним, а когда царь по собственной воле окружал себя, кем хотел, и, кому хотел, поручал те или иные дела. Когда первую скрипку при нем играли И. М. Языков, А. Т. Лихачев и князь В. В. Голицын, о котором речь еще впереди.

В 1679 и 1680 годах смягчена процедура суда и следствия, отменены судебные жестокости, в том числе отсечение рук и ног: «Которые воры объявятся в первой или в двух татьбах, тех воров, пытав и учиня им наказание, ссылать в Сибирь на вечное житье на пашню, а казни им не чинить, рук и ног и двух перстов не сечь, ссылать с женами и детьми, которые дети будут трех лет и ниже, а которые больше трех лет, тех не ссылать».

Мужеубийц по-прежнему закапывали в землю по шею, чтобы они так и умирали закопанные, но, как видно, общество уже стало более цивилизованным. В 1677 году во Владимире, на торговой площади, закопали крестьянку Жукову, которая отсекла мужу косой голову. Сутки пробыла она в земле, когда владимирское духовенство подало челобитную, чтобы ее вынуть из земли и постричь в монастырь. Государь велел сделать то, что просят духовные.

В 1682 году был такой же случай в Москве: двух преступниц закопали, но они уже в земле попросили разрешения постричься в монахини, и царь велел их выкопать и постричь.

В 1679 году велено, чтобы мужья не имели права продавать и закладывать имущества жен, действуя от их лица. Основанием к этому указу тоже была челобитная — служилые люди просили царя вмешаться: мол, их родственниц избивают мужья, приневоливают, чтобы те отдали им свои вотчины.

В 1680 году велено было никого и ни за какие преступления в колодках и цепях долго не держать до рассмотрения дела, решать дела быстро.

Проведены церковные реформы, из которых главнейшая — отмена «собственных икон». До 1681 года в Московии в церквах висели вовсе не «общие» иконы. Каждая икона принадлежали данной семье, молиться на нее имели право только члены семьи или нескольких связанных родством семей — рода. Члены другой семьи или рода не имели права молиться на эту икону. Если они нарушали правило, их подвергали штрафу. Иконы рассматриваются не как изображение, а как своего рода воплощение святого. От них требуют исполнения желаний семьи и обещают жертву: украшают цветами, вешают яркие тряпочки; свечка тоже рассматривается как жертва. Бывали случаи, когда иконы мазали куриной кровью или салом. Если иконы не исполняли просьбы, их наказывали: выносили из церкви, поворачивали лицевой стороной к стене, вешали вверх ногами, секли розгами.

Чем такое «христианство» отличается от идолопоклонства и чем такая икона отличается от вырезанного из дерева семейного божка-идола, я не очень понимаю.

К середине XVII столетия самые вопиющие пережитки язычества все-таки делаются крайностью, оттесняются в самые глухие районы. Но «собственные иконы», семейные идолища, остаются наряду с общими иконами, не принадлежащими всей общине и никому конкретно.

Теперь же «собственные иконы» велено или вынести из церкви и держать в красном углу у себя дома, или сделать их общим достоянием, чтобы каждый имел право молиться на эту икону.

В том же 1680 году отменена неприличная форма в челобитных: «Чтоб государь пожаловал, умилосердился как Бог», — писали тогда. А было велено писать: «Для приключившегося которого праздника и для его государского многолетнего здравия».

Тогда же издан указ, запрещавший требовать от священников раскрытия тайны исповеди и любых сведений о грехах кающихся.

В 1679 году отменены выборные лица: «горододельцы, сыщики, губные старосты, ямские приказчики, осадные, пушкарские, засечные, житницкие головы». Все их дела велено делать воеводам, то есть, конечно же, не лично воеводам, но их аппарату.

В это же время отменен обычай, согласно которому люди, бежавшие с поля боя, обязаны были показываться прилюдно только в женских охабнях.

12 января 1682 года Федор назначил чрезвычайное сидение с боярами, патриархом, архиереями и выборными начальниками монастырей. После долгой речи царь спросил присутствующих: «По нынешнему ли выборных людей челобитью всем разрядам и чинам быть без мест или по прежнему быть с местами?»

Патриарх отозвался о местничестве: «Аки от источника горчайшего вся злая и Богу зело мерзкая и всем вашим царственным делам ко вредительству превосходило…» Впрочем, говорил патриарх долго, и все в том же духе, а в заключение благодарил «за премудрое ваше царское благоволение».

Думные люди тоже дружно говорили, что «в прошлые годы во многих ратных, посольских и всяких делах чинились от тех случаев великие пакости, нестроения, разрушения, неприятелям радования, а между ними богопротивное дело — великие продолжительные вражды». И даже: «Да погибнет во огни оное богоненавистное, враждотворное, братоненавистное и любовь отгоняющее местничество и впредь да не воспомянется во веки!» После чего царь «с просветленным лицом» велел предать огню все разрядные книги, в которые вписывались заслуги всех людей того или иного рода — «поместные росписи», кто кого выше или ниже и кому за кем сидеть или стоять. В передних дворовых сенях разложили огонь и тут же сожгли разрядные книги.

Картина может показаться чересчур уж идиллической — ведь Боярская дума как раз и была местом, где заседали потомки древнейших родов! Вроде бы странно ждать от нее такой необъяснимой ненависти к местничеству. Но тут есть два очень важных обстоятельства, заставляющих отнестись к общей готовности отменить местничество с доверием.

Во-первых, в Думе было не так уж много представителей знатнейших фамилий. Политика Алексея Михайловича, да и Федора Алексеевича привела к тому, что 35 из 57 членов Думы были выдвиженцами, которые сами сделали карьеру, и уж на них-то местничество никогда не «работало», а только мешало им и очень часто унижало.

Во-вторых, в Думу попадали если и «по великой породе», то ведь не всякий представитель сановного рода. Реально думные чины все чаще имели те, кто вполне мог бы их получить и без ссылки на разрядные книги. То есть и потомкам знатных родов, сидевших в Думе, очень часто местничество только мешало, не давало видеть их личные заслуги там, где они, может быть, и были.

Получается, что московитское общество вполне готово к отмене местничества, и царь — вовсе не насильник, принуждающий общество изменяться, а только его лидер, возглавляющий общее движение. Вероятно, именно поэтому «вековой обычай» оказался отменен «не железною волею Петра, но волею слабого, умирающего Федора».

На конец 1670-х — начало 1680-х приходится очень большая передвижка собственности, в том числе и земельной. Думские чины из «неразрядных» скупают собственность у «родовитых», и страна оказывается на пороге еще более масштабных перемен.

САМОЕ СОМНИТЕЛЬНОЕ НОВШЕСТВО

Наверное, создание Академии или университета странно называть «сомнительным» нововведением. Странно скорее, что интеллектуал желание царя завести в Московии университет воспринимает как нечто сомнительное.

Но судите сами. Славяно-греко-латинская академия была чисто учебно-научным заведением, и в этом смысле — почти полным аналогом университета. А царь Федор Алексеевич планировал завести Академию, которая в главном была бы очень похожа на Академию, которую ввел Петр, — это должно было быть и научное учреждение, и одновременно — учебное, и одновременно — крупное ведомство, чиновники которого выполняют некую важную функцию в государстве. Только Академия Петра Алексеевича работала на государство и к религии оставалась совершенно равнодушной, а Академия Федора Алексеевича призвана была поддерживать официальную религию Московии — местную версию православия.

По планам царя, в штате Академии будут учителя и блюстители. Если учителя — это преподаватели, пусть и идеологически выдержанные, то уж блюстители — чистейшей воды чиновники на должностях цензоров. Их функция вытекает из названия — блюсти то, что государство считает правильным.

В блюстители и учителя берут людей исключительно благочестивых и от благочестивых родителей родившихся и крепких в вере. Кто будет определять их благочестие и крепость в вере, разъяснения не дается.

Новообращенные из римской веры, из лютерской, кальвинской и прочих ересей в учителя и тем паче в блюстители не допускаются. Даже если эти люди письменно утверждают крепость православия и даже если находятся «благочестивые люди», согласные подтвердить их крепость в православии. А то сперва они, новообращенные, притворяются православными, а потом в свои поучения «развратные слова всевают и непорочную целость веры нашей терзать начинают».

Если на место учителей и блюстителей претендуют греки, то и они должны быть уже в Московии «крепко в вере освидетельствованы».

Блюстители и учителя целуют крест на то, что будут крепко и нерушимо охранять православную веру от всех других вер и ересей.

В Академию допускаются люди всех сословий и возрастов. Преподаются все не запрещенные Церковью науки. Эта прогрессивная мера поддерживается тем, что правительство готово платить стипендию бедным успешным студентам. Царь обещает свое благоволение и любовь хорошим выпускникам, разовые выплаты за освоение курсов и за знание иностранных языков, а также, говоря современным языком, «хорошее трудоустройство» по окончании Академии: немаленькие чины в государственном аппарате.

Не научившихся «свободным наукам» в государские чины, в стольники, в стряпчие и другие не допускают никого, кроме благородных. Неблагородные допускаются только за явные заслуги на войне и в других государственных делах. То есть опять же — благородное сословие пополняется за счет выходцев из всех сословий, но Академия, в которую принимают людей всех сословий, дает дополнительный и нешуточный шанс выучиться и за счет этого стать «благородным».

В общем, бюрократическая идиллия на фоне изучения наук и искусств. Не очень понятно, правда, как быть с науками, которые вздумает запретить Церковь? Что, если ей не понравится, например, химия? Тем более что сразу, без всякого церковного решения по этому поводу, запрещается магия. Более того — всех учителей этой науки вместе с учениками надо сжигать. Опять же возможен вопрос: с какого возраста сжигаются ученики, как определяется степень их виновности и кто решает — магия это или не магия? А то ведь многие химические реакции могут наводить на самые разные мысли… особенно людей, основным интеллектуальным багажом которых остается «крепость в православии».

Никто не смеет держать домашних учителей иностранных языков, потому что от таких учителей, особенно иностранных и иноверных, может быть принесена противность вере и разногласия. Кто хочет учить иностранные языки — ступай в Академию!

Все ученые иностранцы, приезжающие в Московию, подвергаются испытанию в Академии и только после него имеют право преподавать. Не получившие одобрения Академии изгоняются из государства.

Список новообращенных из других вер дается специальному блюстителю, который наблюдает за их поведением, и если они в вере пошатнутся, их надо ссылать подальше — на Терек, в Сибирь и т. д.

Блюстители и учителя должны заботиться, чтобы ни духовные, ни мирские люди не держали у себя книг волшебных, чародейных, гадательных, богохульных и вообще не одобряемых Церковью.

Людям неученым запрещено держать у себя и читать книги польские, латинские, немецкие, лютерские и кальвинские и вообще еретические. Запрещено обсуждать в них написанное и иметь между собою споры по этим книгам. Такие книги велено жечь или относить к блюстителям и учителям.

Государственная же библиотека передается в сохранение Академии, блюстителям и учителям.

Если какой-либо иностранец или русский будут обвинены в хуле на православную веру, они отдаются на суд блюстителям и учителям. Если обвинение подтвердится, то их надо сжигать. Так же сжигать надо всех, кто перешел из православия в другую веру.

Того, кто перешел из католицизма в лютеранство, надо сослать в ссылку.

Еще раз согласимся с С. М. Соловьевым: Федором Алексеевичем «наука призывается с практическою целию: разница в том, что при Федоре она призывается на служение Церкви, а при Петре — на служение государству».

Пожалуй, надо отметить еще одно важнейшее обстоятельство — Академии придаются не только функции государственного ведомства, блюдущего «идеологическую чистоту» подданных московского царя, но и инквизиционного трибунала. Наивные люди искренне считают, что для Православной церкви совершенно несвойственна инквизиция и что костры с еретиками полыхали исключительно в Европе. Увы, но это далеко не так. И примеров крутой расправы с «еретиками» на Руси можно найти немало, вплоть до сожжения живых людей. И примеров использования государством вполне инквизиторских методов тоже куда больше, чем хотелось бы.

В случае же с Академией, задуманной Федором в кругу придворных интеллектуалов, просто не знаешь, к худу или к добру то, что осталась она на бумаге и не была воплощена на практике. С одной стороны, реальная возможность получить образование всякому, кто хочет этого достаточно сильно, — за 60 лет до Ломоносова! Очень легко могло сложиться так, что институт блюстителей так и не развился бы настолько, чтобы чиновники могли реально следить за каждым «подозрительным» и «вольнодумным», — скажем, не хватило бы денег на все сразу и царь начал бы развивать именно учебное заведение. Или не удалось бы найти блюстителей достаточно рьяных и злобных. Или изменилась бы позиция самой Церкви…

В общем, есть много механизмов, при действии которых Академия превратилась бы в самый обычный европейский университет, не хуже и не лучше иноземных.

Но возможен и другой поворот событий: царь делает выбор не в пользу учителей, а в пользу блюстителей. Или Церковь тут же использует возможность еще сильнее подчинить себе общество. Или постепенно «линия блюстителей» государственного инквизиционного трибунала, «министерства любви» XVII века, считается все более важной, и пусть даже развивается университет — он болтается ненужным привеском возле государственного ведомства, и его главная функция — поставлять образованных и оттого особенно рафинированных блюстителей.

Вот потому мне и кажется идея создания Академии, по крайней мере именно этот проект, чем-то довольно сомнительным. Не сомневаюсь, что намерения и у царя Федора, и у Сильвестра Медведева были самые наилучшие, но слишком уж много было у Академии шансов превратиться в совершенно жуткое учреждение.