«Дети 1812 года»

Мне всегда казалось, что тема декабристов, как впрочем, и Великой французской революции или творчества Гоголя, несколько преждевременна для 14-летних подростков. Пусть нынче к декабристам и возвращаются в рамках изучения освободительного движения в целом и в контексте мирового революционного процесса, тем не менее возраст учащихся снизился ещё на год: раньше о декабристах говорили в теперешнем девятом, сегодня в восьмом.

Прежде изучение темы сводилось к красочному рассказу о замечательных молодых, очень молодых русских офицерах, прошедших Отечественную войну, воевавших в заграничных походах и повидавших мир. Как писал В.О.Ключевский: «Всё, что они видели, и всё, что вычитывали из иноземных книг, они прилагали к своему отечеству, сравнивали его порядки и предания с заграничными». Но, вернувшись на родину, они увидели, что ничего не изменилось. «Дети 1812 года», тянувшие лямку бок о бок с русским солдатом и не понаслышке знавшие, что такое «народная война», не могли не возмутиться, что так неблагодарна власть, что в России продолжается крепостное право, по сути рабство. В этой ситуации они не могли отмолчаться. Как говорил один из самых образованных и авторитетных из них Николай Тургенев: «Нельзя же не делать ничего оттого, что нельзя сделать всё!»

Они заменяли барщину оброком, кое-кто отпускал на волю собственных крестьян, но этого для них было явно мало. Они ждали, хотя и нетерпеливо, что Александр I, признанный лидер Европы, победитель, либерал, сам проведёт необходимые реформы, но дождались аракчеевщины, военных поселений, восстания в Семёновском полку. И решили действовать. Из кружков по интересам выросли заговорческие, тайные общества, где писались проекты конституций, зрели планы освобождения крестьян, поговаривали даже о республике и убийстве монарха. И вот время настало: Александр скоропо- стижно умер, декабристы воспользовались неразберихой с завещанием и присягой и выступили на Сенатскую площадь. Далее сыграли роль их «узкий круг» и нерешительность и, наоборот, решительность Николая. Декабристы терпят крах. Следствие, суд, 121 осуждён, из них 5 человек на смерть (их имена тогда многие знали, по крайней мере Пестеля и Каховского как убийцу Милорадовича), подвиг жён декабристов и пушкинское «… я был бы там». В заключение говорилось о том, что Ленин назвал восстание декабристов началом освободительного движения по свержению самодержавия, но только началом, ибо «слишком далеки они были от народа». Тем не менее мы пели свою песню «безумству храбрых». На уроках использовались фрагменты из «Звезды пленительного счастья», песни Окуджавы, а иногда для остроты – Галича. Учителя подчитывали себе в помощь Милицию Васильевну Нечкину и двухтомник документов, а ученикам рекомендовали для дополнительного чтения очень неплохие книжки из легендарной серии «Пламенных революционеров»: Н.Я.Эйдельмана «Апостол Сергей» и «Большой Жанно» или В.И.Гусева «Легенда о синем гусаре».

Самым сложным считался вопрос — сравнить «Русскую Правду» Пестеля с «Конституцией» Никиты Муравьёва. Обычно два ученика вызывались к доске и писали основные положения по общим вопросам: государственное устройство, выборы, крестьянский вопрос, национальный… Пестель выходил революционнее, потому что был республиканец. И никто не говорил, что он был против федеративного устройства, предлагал освободить Польшу и Финляндию, но остальные народы разделить на «мирные» и «опасные», одним предлагал всячески помогать, других насильно ассимилировать, депортируя небольшими группами во внутренние районы империи. Евреев же и вовсе выселить за пределы России: сначала их (2 млн) вооружить, если необходимо, помочь отбить у Турции Палестину и организовать собственное государство. Таким образом, Пестель был, может быть, первым сионистом, во всяком случае, в России.

Никто не говорил потом, что не был декабристом Пушкин, что на площадь он вышел бы потому, что там были его друзья, а не потому, что разделял идеи заговорщиков. Что же касается меча, который должны отдать, когда темницы рухнут и свобода примет радостно декабристов у входа, то это тоже про другое — метафора возвращения домой, а не символ борьбы с самодержавием.

Практически все декабристы давали признательные показания, свидетельствуя не только против себя, но и против других (потом извиняясь и прощая друг друга), многие раскаивались в содеянном, но мало кто просил о снисхождении для себя лично – возможно, уповая на милосердие императора, который многих, как принято говорить сегодня, «завербовал» при личных встречах, т.е. на допросах.

Так что первое, что, на мой взгляд, надо усвоить: не нужно идеализировать или демонизировать декабристов и их идеологию. Лучше проследить их жизнь и судьбу, помыслы и поступки — чего хотели, к чему пришли. Ведь были, оказывается, в то время и другие молодые образованные дворяне, так называемые «любомудры», которые видели иное решение назревших в стране вопросов, по-другому оценивали прошлое и иначе представляли будущее России. Мы по традиции отдаём предпочтение в первую очередь тем, чья смерть была трагична. Но это ещё не значит, что жизнь других менее достойна для изучения и нравоучения. К «любомудрам», в основном москвичам, принадлежали, например, Тютчев, Веневитинов…

«Непоротое поколение»

Кто-то из историков назвал выступления декабристов — «бунтом непоротого поколения». Может быть, и так: деды этих молодых дворян получили в 1762 г. «вольность» по указу Петру III, а его супруга Екатерина Великая в 1785 г. подтвердила её «Жалованной грамотой дворянству», присовокупив ещё необязательность службы и другие привилегии. Но они всё равно готовы были служить России, правда, понимая это служение по-разному.

Можно предложить ученикам выбрать любого из декабристов и попытаться понять — что его привело в тайное общество, о чём он думал и мечтал, в чём сомневался, что преодолевал, чего не смог в себе перебороть. А вернее – почувствовать его как человека, представителя своей эпохи и своего сословия. Потому что, как бы ни оценивать взгляды декабристов, их личности достойны внимания и уважения. Нравственные суждения, эмоциональные открытия учеников на этом этапе знакомства с декабристами значительно важнее изучения их идей, анализа исторической ситуации, даже хода самих событий. Только династии участников чего стоят!

Вот, например, братья Бестужевы, ставшие одними из ключевых фигур восстания 14 декабря: младший Пётр вывел на площадь моряков после отказа Якубовича; Николай, талантливый художник, фактически их возглавил; был ещё Александр Бестужев-Марлинский, известный писатель, погибший потом на Кавказе.

Заслуживают внимания и братья Орловы: Михаил — один из выдающийся русских генералов и дипломатов, принимавший капитуляцию Парижа, авторитетнейший декабрист, а младший Алексей – правая рука Николая I, разгонявший вместе с Конным корпусом восставших, будущий шеф жандармов, сделавший, тем не менее, всё возможное и почти невозможное, пользуясь покровительством императора, чтобы вырвать из Петропавловки старшего брата.

Или братья-декабристы Муравьёвы-Апостолы: Сергей, руководитель восстания Черниговского полка, казнённый как один из главных действующих лиц; долгожитель Матвей, в воспоминаниях которого мы и находим знаменитое – «все мы дети 1812 года»; семнадцатилетний Ипполит, покончивший собой, когда восставшие проиграли.

Или, наконец, трагическая судьба А.С.Грибоедова и его друга поэта А.И.Одоевского, пытавшихся спасать друг друга.

Потрясающий Михаил Лунин, знаменитый бретёр, единственный, кто продолжил борьбу после тюрьмы, был вновь арестован и потом убит на каторге. Кондратий Рылеев, Пётр Каховский, Сергей Трубецкой, Сергей Волконский, Александр Якубович… Десятки фамилий, достойных внимания биографа.

Возможно, для кого-то будет не менее интересна судьба и так называемых «антигероев» 14 декабря 1825 г.: к примеру, Якова Ростовцева. Будучи другом одного из активнейших молодых декабристов Евгения Оболенского, он заподозрил заговор и открыл его Николаю. Но при этом не назвал ни одну фамилию, а копию своего письма императору показал декабристам, явно рискуя жизнью, но не честью. В дальнейшем Я.Ростовцев — видный сенатор, член «Негласных комитетов» при Николае I и один из разработчиков отмены крепостного права при Александре II.

Пусть ученики выбирают своих персонажей, знакомясь таким образом не только с идеями декабристов, но и с их моральными установками и нравственными ценностями.

Как бы ни относиться и ни оценивать действия декабристов (Н.Эйдельман, говоря словами Муравьёва-Апостола, заявлял, что судить человека надо не за поступки, а за намерения), это были нравственные люди. Может быть, поэтому их восстание — редкая попытка военного переворота в России, который закончился неудачно (хорошо бы, чтобы ученики вспомнили остальные). Дело, которое они задумывали, требовало решительных действий не в белых перчатках. А они не смогли. Люди чести, они даже цареубийство рассматривали как дуэль. Например, Иван Якушкин собирался встретить императора после молебна с двумя пистолетами – один выстрел в Александра I, второй в себя: «ведь убив царя, я стану злодеем и должен буду умереть».

По существу, они не стремились к победе, точнее, прямому военному действию: Трубецкой не раз заявлял – восстание лишь демонстрация силы. Они были уверены, что стоит только собрать нужное количество войск и выйти на площадь — всё случится само собой. Они не готовы были стрелять в своих. У них не хватило, нет, не мужества – почти все декабристы были офицерами, героями, готовыми, если нужно, умереть (вспомним хотя бы слова Рылеева накануне восстания) – чего-то другого. Жестокости, что ли. Их духу хватило лишь на пару сабельный ударов Щепина-Ростовского и нервного выстрела Каховского. А у Николая — на картечь.

«Не было. Могло быть»

У Н.Я.Эйдельмана в «Апостоле Сергее», книге, посвящённой жизни и судьбе Сергея Муравьёва-Апостола есть 26-я глава, которая называется «Фантастический 1826 год». Автор, увлекавшийся сослагательным наклонением в истории, рисует её альтернативное развитие — что, если бы в 1826 г. события развивались иначе? Например, победило бы восстание Черниговского полка. Что дальше? К нему присоединяются весь 3-й корпус армии и другие части. К 7 января, предполагает автор, мог быть взят Киев, «временное правление армии» провозгласило бы конституцию, освобождение крестьян с землей, облегчение солдатской службы и отмену военных поселений. Корпус во главе с Бестужевым-Рюминым пошёл бы на Москву, поддерживаемый по ходу движения всё большим количеством сторонников. Восстают поляки, арестовывают наместника, великого князя Константина, и провозглашают независимость. Крестьяне поднимают восстания, захватывают земли, жгут помещичьи усадьбы. В конечном итоге Николай с семьёй эмигрируют, императрицей становится вдова Александра I Елизавета Алексеевна. Но уже в феврале-марте власть в Петербурге берёт Директория (как во время французской революции). Туда входят наиболее авторитетные и солидные члены тайного общества – Пестель и Михаил Орлов, от Сената и Госсовета – как и планировалось — Сперанский и Мордвинов. Затем после скорой смерти тяжело больной Елизаветы в России объявляется республика. Нарастают внутренние и внешние конфликты (всё опять развивается по типу французской революции — декабристы могут действовать только по образцам), в верхах идут споры о немедленных выборах, о диктатуре армии (Пестель бы тут же вспомнил – хотя он и не забывал никогда – что похож на Наполеона). Далее… Даже если бы после этого произошла реставрация, как во Франции, историю уже невозможно было повернуть вспять: восстановить крепостное право или отменить конституцию.

Нафантазировавшись всласть, Эйдельман восклицает в конце главы: «Не было. Могло быть».

Думается, что не могло. Но, в данном случае, дело ведь не в этом. Имеет ли история сослагательное наклонение? Существует ли альтернативная история? Есть ли так называемые точки бифуркации, поворотные моменты, развилки? Промысл, Судьба или свободная воля? Этот спор, может быть, не для детских ушей и не тема данной заметки. А вот использовать «сослагательное наклонение» как предлог для интеллектуальных гипотез, развития фантазии, для определения, наконец, собственных позиций, желаний, предпочтений – вполне методический ход.

Думается, имеет смысл предложить ученикам написать свой «фантастический» фрагмент истории декабристского движения. Любой, по собственному выбору и вкусу. И оценивать его по степени аргументированности возможного. И ещё — по благородству желаемого.

В конечном итоге получится как будто не более чем увлекательная игра. Игра в прошлое. Но, на самом деле, и оценка настоящего. И надежда на будущее.