Если у подростка нет и не было никаких признаков суицидных настроений, то лучше всего с ним на эту тему и не говорить.
Если же подросток живо интересуется
подобными вопросами, рассказывает истории про каких-то своих реальных
или мифических знакомых или пытается вас запугать собственным
самоубийством — суицидные настроения налицо.
Запрещать подростку говорить на эту
тему не стоит. Иначе получится, как раньше с сексом — чем запретней, тем
интересней. Здесь лучше всего самим вообще ничего не предпринимать, а
для начала проконсультироваться со специалистами. Категорически не
подходит для этой цели школьный психолог. Не знаю уж, в чем тут дело, но
из кабинетов школьных психологов информация просачивается в школьную
среду почти со стопроцентной гарантией. Если вы пришли с проблемой
неуспеваемости вашего сына по математике или по поводу конфликтов с
учительницей — ничего страшного, об этом и так все знают. А в нашем
случае все иначе. Так что, если не хотите оказать своему сыну или дочери
медвежью услугу, идите в медико-психологический центр, в поликлинику,
обращайтесь к частнопрактикующему специалисту и т. д.
Специалист встретится с вами, с вашим
сыном или дочерью, порекомендует систему коррекционных мероприятий или,
при необходимости, курс психотерапии. Иногда при суицидных настроениях у
подростков бывает полезна групповая психотерапия. Встретившись с себе
подобными, подростки осознают неуникальность своих проблем и со стороны
видят свой метод работы с ними. Одна девушка после групповой работы
очень эмоционально говорила мне об этом:
— Я даже и не знала, что это так
по-дурацки выглядит! Все пытаются что-то придумать, чтобы ей помочь, а
Ленка заладила: «Повешусь! Повешусь!» Как дура, ей-богу! И я тоже такая
же была! Как вы только со мной могли тогда разговаривать!
Если суицидная попытка все же была и
закончилась «неудачей», то никакая самодеятельность недопустима вдвойне.
Если основная причина суицида — отношения в семье или несчастная
любовь, то желательно, чтобы после пребывания в больнице подросток еще
какое-то время мог побыть в кризисном стационаре или в санатории и
только после этого снова вернуться на прежнее место жительства и учебы.
Если сердцевина конфликта — в школе или училище, то следует побеседовать
с психологом (который обязательно «ведет» любого подростка,
совершившего суицидную попытку) о смене учебного заведения или об
академическом отпуске. Иногда в результате психологической реабилитации
удается достаточно удачно купировать психотравмирующую ситуацию, и тогда
подросток возвращается достаточно сильным и окрепшим, чтобы справиться
со всеми трудностями, но иногда возвращение в прежнюю среду с прежними
конфликтами может спровоцировать рецидив суицида. Как правило,
специалист проводит работу не только с самим подростком, но и с его
семьей. После начального периода реабилитации подростку, совершившему
попытку самоубийства, категорически показана групповая терапия, которая,
как правило, проводится специалистами-психологами прямо в кризисном
центре. Здесь «бывшие самоубийцы» учатся оказывать друг другу поддержку,
анализируют свои проблемы, учатся искать другие, более адекватные
способы их решения, совместно преодолевают свойственные суицидентам
ригидность и неумение идти на компромисс.
Снова Клава…
После разговора с Клавой я встречалась
с ее мамой. Потом с отчимом. Потом опять с самой Клавой. Постепенно
история Клавиной жизни стала прорисовываться перед моими глазами.
В детстве девочка была очень привязана
к бабе Дусе, своей прабабушке (бабушке отца). Родители Клавы поженились
по любви, уже сложившимися людьми, каждый считал себя состоявшимся
специалистом, оба были ориентированы на карьеру, и ни на какие
компромиссы по поводу домашнего хозяйства никто идти не собирался.
Рождение ребенка (вроде бы пора уже — почему бы и нет?) только все
осложнило. Мать Клавы изнывала в четырех стенах, муж кормил семью и
рассчитывал по этому поводу на какие-то привилегии. Родители часто
ссорились, и тогда старенькая бабушка забирала Клаву к себе в комнату
(это была бабушкина квартира, и молодые поселились у нее по обоюдной
договоренности обеих семей) и рассказывала ей добрые или страшные
сказки. Слушать и те и другие, прижавшись к бабушке, было сладко и
интересно. Потом родители расстались, так и не сумев выяснить, кто же
должен мыть посуду, стирать и ходить по магазинам. Клава вместе с
матерью переехала к бабушке и дедушке с маминой стороны. Бабушка и
дедушка в конфликте, естественно, занимали сторону дочери и при всяком
удобном случае поминали недобрым словом «этого зазнайку» — Клавиного
отца. Никаких контактов с отцом в ту пору у Клавы (ей только-только
исполнилось пять лет) не было. Но девочку неудержимо тянуло на
старенькую бабушкину тахту, накрытую вытертым клетчатым пледом («Он
кашей пах гречневой и сеном», — вспоминает сегодня Клава), к бабушкиным
сказкам. Иногда девочка просыпалась по ночам, забывая, где она
находится, и просила жалобным голосом: «Буся, расскажи сказку».
Вспомнив, что бабушки здесь нет, долго и неутешно плакала.
Однажды, когда Клава уже собиралась
идти в школу, мать сухо сказала: «Собирайся, пойдем к отцу. Побудешь у
него, потом я тебя заберу». Клава не сказала ни слова, так как поняла,
что ее радость будет неприятна для матери, но к автобусной остановке
летела как на крыльях. Спотыкаясь и путаясь в собственных ногах,
взбежала на пятый этаж, в мансарду под железной крышей, пулей промчалась
мимо ошеломленного отца и… остановилась на пороге. Вся мебель в Бусиной
комнате была новой и чужой. Не было ни ковра с оленем на стенке, ни
старенькой тахты с плюшевым пледом…
— Где Буся?! Куда вы ее дели?! — отчаянно закричала Клава.
— Бабушка умерла, дочка. Еще в прошлом году, — виновато опустив голову, сказал отец. — А тебе разве не сказали?
Дальше сама Клава ничего не помнит. А
мать вспомнила, как, словно подкошенная, рухнула девочка на порог
Бусиной комнаты и зашлась не в рыданиях даже, а в каком-то утробном вое,
а два взрослых человека бестолково суетились над ней, по привычке
обвиняя в чем-то друг друга и понимая, что эту вот свалившуюся на
маленького человечка беду ничем уже не поправишь и не отведешь.
Клава до сих пор уверена в том, что
тогда же, когда она по ночам звала Бусю, старушка тоже думала о ней и
звала свою любимую внучку. Но как малый, так и старый. Древняя бабушка,
как и пяти летняя Клава, не смогла найти слов, не смогла убедить молодых
агрессивных родителей позволить ей видеться с правнучкой, рассказывать
ей сказки. И умерла, так и не увидев ее…
Спустя еще год мама Клавы
познакомилась на новой работе с немолодым разведенным сослуживцем.
Человек спокойный и положительный, он долго и слегка старомодно
ухаживал, а потом сделал предложение. Мама, подумав, согласилась и
вместе с дочерью переехала жить к новому мужу. Бабушка и дедушка
предлагали оставить Клаву у себя, чтобы не менять школу, но мама Клавы и
слышать об этом не хотела. Тем более что супруги решили не иметь больше
детей. У Виктора Анатольевича, Клавиного отчима, был сын от первого
брака, у Клавиной мамы — дочь. «Вполне достаточно, — решили супруги. —
Тем более что у нас такая ответственная работа, а сейчас такое сложное
время… Ведь дети — это и материальные затраты, и огромная
ответственность. Дай Бог тех вырастить, которых уже родили…»
А третьеклассница Клава тем временем
мечтала о братике или сестричке. Соседский мальчишка Вовка открыл ей
перед отъездом страшную тайну о том, откуда берутся дети. Клава была
потрясена, но быстро утешилась, потому что на прощание Вовка сказал:
— Ну вот, твоя мать теперь замуж
вышла. Значит, они с этим, как его, Виктором Анатольевичем, теперь это
самое делать будут. И смотри — скоро у твоей матери начнет живот расти, а
потом кто-нибудь родится. Ты кого хочешь — брата или сестру? Сестру,
наверное, потому что девчонка.
А Клаве было все равно. Она пошла в
новую школу, где никого не знала и ни с кем не разговаривала. Новая
учительница укоризненно качала головой в ответ на ее молчание на уроках и
прозорливо замечала: «Мне кажется, что ты знаешь! Чего же
стесняешься-то?» И, засыпая, Клава мечтала о том, как у нее родится
братик или сестричка и она будет с ним играть и возиться.
— Мама ведь не любит детей, — с
печальной надеждой рассуждала маленькая Клава. — Значит, она позволит
мне все самой делать. Я буду приходить из школы и сразу — к сестричке… А
когда она подрастет, я расскажу ей Бусины сказки…
Девочка внимательно присматривалась к
матери, но никакого обещанного Вовкой роста живота не замечала. Однажды
набралась смелости и спросила:
— Мама, а когда вы с Виктором Анатольевичем мне сестричку или братика родите?
— Кто это тебе сказал? — возмутилась
мать. — Или это ты сама такую глупость придумала? Какие еще братики? Ты
же знаешь, мы с Виктором Анатольевичем много работаем. Нам тебя вполне
достаточно. И не обижайся, пожалуйста… — добавила мать, что-то разглядев
на дочкином лице.
Клава не обиделась, но поняла, что
братика или сестрички у нее никогда не будет. И больше не о чем мечтать
по вечерам в кровати, и некому рассказывать сказки…
Отчим вел себя с девочкой спокойно и
терпеливо, никогда не повышал голоса и не вмешивался в воспитание. Но
проходили годы, а никакой близости между ними так и не возникло. Клава
не то стеснялась, не то дичилась Виктора Анатольевича, называть его на
«ты», или хотя бы на «вы», но «дядя Витя» категорически отказывалась,
все свои просьбы к нему передавала через мать.
— Он хороший человек, — говорит
сегодняшняя Клава. — Добрый, спокойный. И к маме хорошо относится, и ко
мне. Но я его не понимаю и поэтому боюсь, что ли… Вот я так же лошадей
боюсь. Они умные и красивые, но такие большие… И никогда ведь не знаешь,
что у них на уме…
Однажды (Клаве тогда было лет
десять-одиннадцать) отчим зашел в комнату, где падчерица сидела на
диване и смотрела куда-то за окно.
— Клашенька, — несмело позвал он. —
Скажи мне, девочка, что-то не так, да? Ты всегда такая грустная. Редко
говоришь, смеешься. Никогда подружек в квартиру не приведешь. Я, может,
тебя чем-то обидел?..
Почувствовав в голосе отчима непривычную теплоту, девочка горячо подалась навстречу, заговорила сразу о самом главном:
— Я думала, вы с мамой мне сестричку родите, раз вы поженились, я так ждала, а мама говорит — обойдешься…
— Вот оно как… — грустно и смущенно протянул Виктор Анатольевич, пряча глаза. — Понимаешь, Клашенька, все не так просто…
Девочка грустно кивнула, снова
замкнулась в себе, да и Виктор Анатольевич больше не настаивал, видимо,
опасаясь новых откровений. Но спустя несколько недель пришел домой
радостный и смущенный, в испачканном какой-то грязью пальто.
— Вот, Клашенька, я тебе песика
принес, — сказал он, опуская на чистый паркет клубок свалявшейся
шерсти. — Он хороший песик, только его помыть надо. Кто-то его выбросил,
наверное, а я подобрал. Может быть, он даже породистый, я в этом не
понимаю… Это, конечно, не братик, но тоже… друг человека.
Радости Клавы не было предела. Шурка,
так назвали щенка, оказался добрым и веселым, ел все подряд, хвостом
ходил за Клавой и смешно тявкал, когда кто-то подходил к дверям, —
охранял. Клава купала его, по совету Виктора Анатольевича вывела блох,
причесывала щеткой жесткую шерсть, гуляла, подтирала неизбежно
возникающие лужи. Спать Шурка ложился на коврике возле Клавиной кровати,
а ночью неизменно забирался к ней в постель. Родители ругались, но
укараулить шустрого песика не могли.
Спустя месяц выяснилось, что у мамы
Клавы аллергия на собачью шерсть. Она непрерывно чихала, нос у нее
распух, а глаза слезились. Врач в поликлинике велел немедленно
ликвидировать собаку.
— Понимаешь, Клашенька, — страдающим
голосом говорил отчим. — Маме очень плохо. Шурка тут, конечно, не
виноват, но его придется отдать… Я найду, чтобы в хорошие руки… чтоб его
там не обижали, любили…
— Хорошо, — мертвым голосом сказала Клава. — Но пусть я этого не вижу. Он ведь меня любил…
(«Лучше бы она кричала, плакала, —
говорит Виктор Анатольевич сегодня. — А то вот так, как неживая… И это
«любил» в прошедшем времени…»)
И снова Клава пришла в квартиру и не
нашла никаких следов любимого существа. Мама постаралась, тщательно
вымыла полы, выбросила на помойку коврик, изгрызенный мячик и деревянную
палочку, куда-то спрятала запасной поводок и специальную щетку для
шерсти. Клава молча прошла к себе и до самого вечера сидела на своем
диванчике, не шевелясь и ничего не говоря. Пару раз заходил отчим, молча
смотрел на девочку, качал головой и, так ничего и не сказав, снова
выходил. Мама не зашла ни разу.
А спустя еще где-то год после Шурки отчим снова обратился к Клаве с теми же ищуще-смущенными интонациями.
— Понимаешь, Клашенька, Таисия
Петровна, моя первая жена, тяжело заболела. Ее положили в больницу,
будут оперировать. Мой сын, Володя, остался в квартире один. Он,
конечно, уже большой мальчик, но все же… ему одному трудно. Ты не будешь
против, если он пока у нас поживет? Ему отсюда и к матери ближе ездить.
Твоя мама уже согласилась…
— Конечно, пусть живет, — чуть слышно сказала Клава.
— Вот и хорошо, — облегченно вздохнул
Виктор Анатольевич. — Вот и ладно. Значит, он тогда прямо завтра после
школы к нам и придет. Сейчас я ему позвоню…
На следующий день Клава шла из школы
самой длинной дорогой, проводила до дому всех своих подружек, и еще
долго разговаривала с последней из них у ее парадной.
— Ты чего, Клав, поругалась, что ли, дома? — заметила что-то подружка.
— Нет, не поругалась, — вздохнула Клава и объяснила ситуацию.
— Да, сложное у тебя теперь будет
положение, — по-взрослому посочувствовала подружка. — Родной сын — это,
конечно, не то, что приемная. И ему-то тоже на вас с матерью смотреть…
«А его-то родная мать в больнице, —
растравляла себя Клава по дороге домой. — И может быть, даже умрет. А
тут мама, к которой его отец ушел, и я… Как же он должен меня
ненавидеть…»
Клава еще снимала сапожки в коридоре,
когда на пороге гостиной появился высокий серьезный мальчик, очень
похожий на Виктора Анатольевича. С минуту мальчик и девочка молча
смотрели друг на друга.
«Я ничего плохого о нем не думаю, —
неизвестно кого мысленно заклинала Клава. — Я хочу, чтобы его мама не
умерла и скорее поправилась. Мне вообще его жалко. Но разве он позволит
мне (!) его жалеть… Пусть он сам первый что-нибудь скажет. Я же не знаю,
я же что-нибудь не так скажу…»
— Ну что ж, здравствуй, что ли,
сестренка! — сказал мальчик и как равной протянул Клаве руку. Клава,
опешив, сначала отступила назад, а потом поспешно, обеими руками
схватила твердую ладонь Володи и решительно потрясла ее.
— Я очень рада тебя видеть… —
потерянно пробормотала она, судорожно пытаясь найти в своей памяти
какую-нибудь законченную вежливую фразу и чуть ли не переводя ее с
английского. — Я очень рада, что ты будешь у нас жить…
Пятнадцатилетний Володя был так же
спокоен и сдержан, как его отец. С матерью Клавы он держался подчеркнуто
вежливо и предупредительно, с отцом — ровно, а с Клавой, которую с
самого первого дня называл сестренкой, был терпелив и доброжелателен.
Виктор Анатольевич предупредил сына, что падчерица диковата и
стеснительна, и Володя изо всех сил старался завоевать расположение
робкой симпатичной девочки. И это ему удалось. Когда Клава поняла, что
Володя вовсе не ненавидит ее, что она ему даже нравится и, несмотря на
разницу в возрасте, он вовсе не смотрит на нее свысока, она оттаяла и
всей душой потянулась к серьезному положительному подростку. Володя тоже
не отказывался проводить время с девочкой, которая буквально смотрела
ему в рот, старалась во всем угодить и явно уважала его мнение абсолютно
по всем мыслимым вопросам. Володя ходил с ней в парк, в цирк и в музеи,
качал ее на качелях и кормил мороженым, решал задачки по математике,
научил ее играть в шахматы и работать на компьютере. Компьютер Володя
принес из дома и проводил за ним довольно много времени. Сначала Клава,
испросив разрешения, просто сидела рядом и молча смотрела, а потом
постепенно начала задавать вопросы. Вопросы были продуманными и оттого
неглупыми. Володя охотно отвечал, Клава легко и быстро училась.
Тем временем Таисию Петровну, мать
Володи, прооперировали и выписали из больницы. Виктор Анатольевич
настоял на том, чтобы на первых порах уход за ней осуществляла сиделка, а
чтобы Таисия Петровна попусту не нервничала, не вскакивала и не
перенапрягалась, Володя пока поживет у него. Володя почти каждый день
ездил проведать мать, делал по списку необходимые покупки. Клава
помогала ему, а потом, сказав, что идет домой, ждала у парадной. Володя
быстро разгадал немудреную хитрость и однажды, растирая замерзшие
Клавины руки, решительно сказал:
— Завтра со мной пойдешь. Нечего…
Что именно — нечего, Клава так и не узнала, но сердце у нее зашлось от тревоги.
Таисия Петровна выглядела очень слабой, но вовсе не злой.
— Так вот, значит, ты какая, — приветствовала она Клаву. — А мне Володя много о тебе рассказывал. И все хорошее…
— Это очень хорошо, что вас из
больницы выписали, — пробормотала Клава, понимая, что говорит что-то
совсем не то. — А скоро вы совсем поправитесь и будете в парк ходить
гулять… — Володя смотрел на названную сестру с доброй улыбкой. — Я лучше
пойду посуду помою, — окончательно смешалась Клава. — И салат сделаю.
Мы вот тут принесли…
Еще через месяц Володя переехал
обратно домой. Увез компьютер, зубную щетку и домашние тапочки. Мама
Клавы прокрутила в стиральной машине его постельное белье и вывесила на
балкон одеяло — проветрить. В самый последний момент Клава вынула из
корзины Володину наволочку и тайком надела ее на свою подушку.
Прикасаясь к ней вечером щекой, она думала… да ни о чем она не думала, а
чувства, тем более чувства двенадцатилетней девочки, — это такая вещь,
которую очень трудно выразить словами. Но ощущение Клава помнит — ей
казалось, что впервые ей удалось что-то удержать. От Буси не удалось, и
от Шурки не удалось, а сейчас — удалось… И это ощущение наполняло ее
тихой радостью и надеждой…
Перед отъездом Володи они с Клавой уговорились о том, что будут встречаться.
— У меня никогда не было сестры, — сказал Володя. — Теперь я ее нашел, и чтобы опять потерять — ну уж дудки…
И они встречались. Володя помогал
Клаве с физикой и математикой, показывал новые компьютерные игры,
программы, которые сам написал. В год окончания школы пригласил на день
рождения. Клава пришла раньше, помогала Таисии Петровне готовить. Потом
пришли гости — взрослые парни и девушки, при одном взгляде на которых
Клаве почему-то стало нестерпимо грустно.
— Моя сестренка — прошу любить и
жаловать, — представлял Клаву Володя. Парни безразлично скользили по ней
взглядом, девушки смотрели с любопытством. Клава почти весь вечер
просидела на кухне, с Таисией Петровной. Однажды Володя прибежал, увидел
Клаву, притулившуюся в уголке, не то рассердился, не то расстроился,
потянул танцевать…
— Да я не умею, — засмущалась Клава.
— Иди, иди, — строго сказала Таисия
Петровна и оборотилась к сыну. — Ты на тех-то вертихвосток не гляди. Вот
оно, истинное то сокровище, за шкафом прячется. Попомни мои слова,
если, когда надо, меня уже рядом не будет. Мать дурного не посоветует…
— Да ладно тебе, мам… — сердито
отмахнулся Володя, а Клава, которая прекрасно поняла смысл сказанных
слов, полыхнула костром ото лба до груди.
Танцевала она, почти не чувствуя под собой ног, поднять глаза на Володю не смела.
— Да брось ты, сестренка, — не
выдержал наконец Володя. — Мало ли чего мать скажет. Не бери в голову.
Погуляем еще на свадьбах. Ты — на моей, а потом и я — на твоей.
Слезы выступили у Клавы на глазах, но
каким-то немыслимым усилием воли она сумела загнать их обратно. И именно
в этот миг поняла, что любит Володю, любит вовсе не как брата и ничего с
этим поделать не может и не хочет.
После окончания школы Володя, как и
собирался, поступил в Политехнический институт. Виктор Анатольевич
откровенно гордился сыном, устроил по поводу его поступления праздник с
тортами и шампанским. Слегка выпив, размягченно глядел на обоих своих
детей — родного сына и приемную дочь, которые сидели на диване рядом
друг с другом и о чем-то болтали.
— А тебе не кажется, Машенька, — обратился он к матери Клавы, — что наши дети — прекрасная пара?
Мама Клавы рассеянно кивнула и с удивлением взглянула на дочь, которая пулей вылетела из комнаты.
— Ну вот, опять что-то не так
сказал, — расстроился Виктор Анатольевич. — Володенька, ты уж пойди,
успокой ее, скажи, что я ничего плохого…
Володя отправился в кухню. Момент был
самый подходящий, но… Клава так и не решилась сказать названному брату о
своих чувствах. Вместо этого получился очередной «разговор по душам»,
во время которого Володя рассказывал о своих учебных планах и
профессиональных надеждах, сетовал на то, что мать по-прежнему плохо
себя чувствует, хотя и старается это от него скрывать… Клава, как
всегда, утешала Володю, говорила, что все наладится, радовалась его
радостями и надеялась его надеждами…
А спустя еще полгода у Володи
появилась любимая, девушка однокурсница. Звали ее Вера. Клава иногда
встречала Володю после института, однокурсники уже знали ее,
подсмеивались: кого кто встречает, а Володьку — сестра. Володя насмешки
пресекал, по давней привычке покупал Клаве мороженое, иногда шел с ней
вместе домой, в гости к отцу. В тот вечер Клаве пришлось ждать очень
долго. А когда Володя с Верой, смеясь, вышли из широких дверей, девушка
сразу все поняла и даже не стала подходить — медленно побрела к дому…
Собрав всю свою решительность, при
следующей же встрече Клава как бы мимоходом заговорила о девушке,
которая как живая стояла у нее перед глазами — высокая, красивая, с
пышными каштановыми волосами. Володя отвечал охотно, так, как будто бы
ждал этих вопросов.
— Понимаешь, сестренка, я, кажется,
наконец влюбился, — сверкая глазами, признался он. — Я уж думал, что-то
во мне не так. А теперь вижу — все так. Просто ее ждал, Веру. Тебе она
понравилась? Красивая, правда? Я вас обязательно познакомлю. А когда
ты-то меня со своими парнями знакомить начнешь? Знакомь обязательно,
чтоб знали, у тебя есть старший брат, если обидят, будут иметь дело со
мной… И еще, знаешь, сестренка, у меня к тебе просьба… — Здесь Володя
слегка смутился. — Я, ты знаешь, фотографироваться не люблю, и так
получилось, что все мои карточки, которые за последние годы есть, у тебя
да у отца. А у матери только совсем малышовые. А Вера меня просила…
Хочу, говорит, посмотреть, каким ты раньше был, до того, как мы с тобой
встретились… Принесешь в следующий раз, ладно? Или я сам к тебе зайду…
Дома Клава собрала все Володины фотокарточки, которые у нее были, сложила их в большой конверт.
— Что это ты делаешь? — заметила странные приготовления мать.
— Володе отдам. Ему надо, — равнодушно ответила дочь.
— Ну и правильно, — одобрила мать. — А
то ты ему так в рот заглядываешь, что даже неприлично. К мужчинам
нельзя так относиться, иначе они тебя не будут ценить. Вот ты все —
Володя, Володя, а отец говорит, что он себе такую красотку у себя в
институте отхватил… Так что ты правильно решила — забудь его и живи
своей жизнью…
— Да, я так и решила, — согласилась Клава. — Сейчас пойду отнесу… Вы ведь завтра на дачу поедете, так?
— Так. Вернемся в понедельник утром. Ты не забудь завтра цветы полить.
— Хорошо, полью.
Цветы она действительно полила. Потом
еще раз все взвесила. Ничего не осталось, ничего. Ни плюшевого пледа, ни
резинового мячика, ни фотографий. И ничего никогда не будет, потому что
она, Клава, так устроена. У нее ничего не остается. Ничего. Тогда Клава
написала записку, аккуратно проставила дату, расписалась (почему-то в
голову пришла мысль, что предсмертная записка — это документ, который
должен быть оформлен надлежащим образом), принесла из кухни чайник с
кипяченой водой, стакан и выгребла из аптечки все имеющиеся там
таблетки.
Последняя Клавина мысль была о том, что где-то там она встретится с Бусей и, наверное, сумеет ей все объяснить…
Мне было понятно, что с самого раннего
детства Клава испытывала дефицит тепла и принятия со стороны обоих
родителей. Неудивительно, что образцом эмоциональных отношений для нее
стала любовь прабабушки — последнее чувство старого человека, на которое
были брошены все оставшиеся в распоряжении бабы Дуси эмоциональные и
энергетические ресурсы. Точно так же впоследствии любила и сама Клава —
отдавая своему чувству всю себя без остатка. Тем горше были
разочарования, когда каждая попытка полюбить (начиная от целиком
выдуманной любви к несуществующей сестричке и кончая сильным чувством к
названому брату) неизменно оканчивалась неудачей. В конце концов
потребность в стойкой эмоциональной привязанности стала настолько
сильной и выраженной, что заслонила все остальные черты личности Клавы.
После «измены» Володи (который, скорее всего, и не подозревал о чувствах
названой сестры), испытывая невыносимое разочарование, одиночество и
душевную боль, Клава заодно разочаровалась и в будущем, решила, что она
обречена на вечное повторение неудачных попыток, и приняла трагическое
решение — разорвать эту цепь одним ударом. Попытка не удалась, но все
проблемы девушки остались на месте. И что же нам с Клавой теперь делать?
Однажды в мой кабинет постучались, и
на пороге возник высокий, как-то старомодно красивый юноша. Его лицо
показалось мне смутно знакомым, хотя я была уверена в том, что никогда
не встречала его раньше.
— Здравствуйте. Я могу зайти? Меня зовут Владимир. Я брат Клавы.
«Вот так, — подумала я, усаживаясь в кресло напротив сосредоточенного Володи. — Ас этим что будем делать?»
— Я знаю, что Клава проходит у вас
курс терапии, — сообщил Володя. — Отец дал мне ваши координаты, и я
решил, что тоже должен с вами поговорить. Я хочу узнать, как я должен
себя теперь вести. («А я-то откуда знаю?!» — возмущенно подумала я.)
Поступок сестры меня безумно напугал. Я до сих пор не могу прийти в
себя. И я думаю, что я косвенно виноват в том, что она дошла до такой
крайности. Если с Клавой что то случится, то я сам не смогу жить, не
смогу простить себе… Скажите, что я должен сделать?
— Ну а что вы можете? — вопросом на вопрос ответила я.
— Вы знаете, об этом неудобно
говорить, но последние два месяца перед… перед Клавиным поступком я был
счастлив, как никогда в жизни. Я даже не думал, что так бывает… И я был
совершеннейшим эгоистом, я делился этим с Клавой, как привык с ней
делиться всем, и совсем не думал о ее чувствах. Поверьте, я и помыслить
не мог, что она ко мне… что она меня…
— То есть вы хотите меня уверить, что все эти годы абсолютно не замечали Клавиной любви к вам?
— Поймите, я и сам любил ее. И сейчас
люблю. Несмотря на разницу в возрасте, она была моим самым лучшим
другом. Я был уверен, что она испытывает ко мне то же самое. Я всегда
удивлялся, почему она не делится со мной своими сердечными тайнами,
думал, что она стесняется или я недостаточно тактичен. Всегда
подсмеивался над этим… Боже, я только сейчас понимаю, какую боль я ей
причинял! И что же теперь? Я должен разорвать свои отношения с Верой?
— Вы с ума сошли! — искренне и
поспешно воскликнула я, так как увидела в Володиных глазах фанатичный
блеск и готовность принести себя в жертву. Именно этот тип людей — самые
сложные пациенты. Именно от таких родителей труднее всего спасти их
собственных детей.
— А как же тогда? — недоуменно спросил Володя.
— Поймите, Клаве не нужна ваша жертва.
Наоборот, если сейчас она победит таким изуверским способом, то потом,
когда снова что-нибудь случится, например, вы поссоритесь, слишком велик
будет соблазн…
— Да, да, я понял, — поспешно прервал меня Володя, явно не желая, чтобы я заканчивала предложение.
— Клаве сейчас нужно вернуть ее саму,
ее собственную личность, которую она так безжалостно растворяет в первом
подвернувшемся предмете. Простите, Володя…
— Не беспокойтесь, — старомодно привстал Володя. — Я понимаю, что моя преступная слепота заслуживает большего… Так что же я?..
— Вы должны убедить Клаву, что ваша
любовь и дружба неизменны и пребудут с ней несмотря на все превратности
вашей личной жизни. Это в общем-то гораздо больше того, на что она
рассчитывает. Дело в том, что ее чувства к вам получили ярлык любви
девушки к парню просто по стечению обстоятельств. Предыдущий эпизод
такого же чувства относился к щенку, а еще более ранний — к
несуществующему младенцу. Сама Клава этого пока не понимает, но я думаю,
нам удастся с этим разобраться. То, что ей на самом деле нужно
сейчас, — это вовсе не любовь мужчины к женщине в строгом смысле этого
слова, а стойкая и надежная эмоциональная привязанность, своего рода
стена, на которую всегда можно опереться в случае чего. А это вы вполне
можете ей предоставить. — Володя несколько раз энергично кивнул. — Ну и,
конечно, пока не особенно терроризируйте ее рассказами о вашем личном
счастье. Хотя, если она сама будет спрашивать, отвечайте. Если она
захочет познакомиться с Верой — не отказывайте. И не обращайтесь с ней
как с хрупким цветком, ведите себя так же, как раньше — на равных и с
полным доверием. Сейчас вы, естественно, переволновались, но помните,
Клава — сильная девушка, и дружба с ней еще принесет вам немало пользы и
приятных минут.
— Спасибо, — Володя с видимым
облегчением перевел дух. — Если все так, как вы говорите, то я все
сделаю, что от меня зависит. И, наверное, вы действительно правы. Ведь
если бы я интересовал ее как… как мужчина… то я же должен был заметить
это? Правда? Ведь правда? — с комичным беспокойством переспросил Володя.
Я кивнула, пряча улыбку.
Дальше была долгая и нелегкая работа с
самой Клавой. Сначала она и слышать не хотела о том, что ее чувства к
Володе — это не совсем то, за что она их принимала. Потом (не без
содействия с Володиной стороны) слегка пересмотрела свою позицию и
как-то спросила:
— А ведь родственные чувства, дружба —
это ведь даже более надежно, чем… ну, эротическая любовь, правда? Ведь
люди часто дружат всю жизнь, со школы, или даже с детского садика, а
любовь, которая в школе, она обычно ничем не кончается. Так?
Я мысленно похлопала сама себе в ладоши и поздравила нас всех с первой удачей.
Теперь стало возможным работать и с
остальными проблемами Клавы. Анализ всех остальных ее «любвей» и
пробуждение, а затем укрепление собственной личности Клавы заняли
довольно много времени. Для начала она отказалась от мысли поступать в
Политехнический институт (как Володя!), так как никогда не
интересовалась математикой и другими точными науками (хотя, благодаря
помощи брата, они шли у нее совсем неплохо). Для себя Клава выбрала один
из факультетов Института культуры, начала ходить туда на
подготовительные курсы, неожиданно для себя самой записалась в студию
пантомимы.
— Мне всегда нравился театр, —
призналась мне Клава, — но я не могу говорить на сцене. Стесняюсь,
путаюсь. А в пантомиме говорить не надо, только двигаться, и я чувствую
себя свободной… Я недавно Володе показывала этюд… и Вера там была.
Знаете, что она сказала? Она сказала: завидую тебе, Клаша, ты такая
миниатюрная, узенькая, гибкая. Настоящая женщина. Я всегда хотела такой
быть… И… и скоро я их познакомлю с Мишей. Мы с ним вместе на курсах
занимаемся. Только он на режиссерский хочет. Вот наберусь решительности —
и познакомлю. Мише они точно понравятся, потому что Вера и Володя —
такая красивая пара. Ведь правда? |