В годы греко-персидских войн в ионийском
городе Эфесе жил философ Гераклит. Он видел великое могущество Персии и
видел его падение; он видел в своем родном городе и власть тиранов, и
власть знати, и власть народа; и он понимал, что так будет и дальше. Он
думал: что же это за жизнь, в которой нет ни мгновения покоя,
устойчивости и ясности? Как может быть вечен мир, в котором ничто не
вечно?
Он слышал уроки философов из соседнего
Милета: «Все в мире — из воды», «все в мире — из воздуха». — «Нет, —
заявил он, — все в мире — из огня». Почему? Потому что изо всех стихий
огонь — самый изменчивый, самый вечно-движущийся. Взгляните на огонь
костра или очага — вы увидите бьющиеся и вьющиеся языки пламени, они не
замрут ни на мгновение. Вот так и все на свете, говорил Гераклит.
Все течет, все меняется: в одну реку
нельзя войти дважды, потому что та вода, в которую мы входили, уже
далеко утекла. Меняемся и мы сами: в детстве мы были не те, что теперь, и
в старости будем не те, что теперь. Больше того: мгновение назад мы
были не те, что мгновение спустя. Вот я говорю: «Мне сорок лет». Когда я
начинаю говорить, это правда, когда кончаю — это уже ложь, потому что
теперь мне уже не ровно сорок лет, а сорок лет и одна секунда. Я не могу
сказать о человеке «он жив», потому что от первого до последнего
мгновения жизни он постепенно умирает; я не могу сказать о человеке «он
спит», потому что весь его сон — это постепенное приготовление к
пробуждению; короче говоря, я не могу сказать о человеке «он есть», а
только «он становится» тем-то и тем-то. Нет бытия — есть только вечное
становление.
Откуда это вечное движение? Что гонит мир в
этот головокружительный бег перемен? Борьба противоположностей. В мире
нет покоя, потому что в нем борются Персия и Греция; в городе нет покоя,
потому что в нем борются знать с народом; в душе нет покоя, потому что в
ней борются одни желания с другими. Греция только потому и чувствует
себя Грецией, что рядом с ней — непохожая на нее и борющаяся с ней
Персия; огонь только потому и остается огнем, что ему приходится
отстаивать себя против своих врагов — воды, земли и воздуха. «Война —
отец всего и царь всего, она являет одних богами, других людьми, она
делает одних рабами, других свободными». Вот лук, концы его растягивают
тетиву в разные стороны, как желания — душу, и только поэтому он
стреляет; вот лира, на ней точно так же растянуты струны, и только
поэтому она звучит. Мало того: тетиву нужно то натягивать, то спускать, а
струн то касаться, то не касаться, без такой переменчивости не будет ни
выстрела, ни звука. И этого мало: лук несет смерть, а лира несет жизнь,
но и лук и лиру держит один и тот же бог Аполлон, потому что смерть и
жизнь, как мы видели, неразделимы и неразличимы.
Непонятно? Грекам тоже было непонятно.
Гераклита прозвали Темным; говорили: «Он так глубок, что нужно быть
водолазом, чтобы что-то понять». Но Гераклит этого и хотел. Он не вел
бесед, не давал уроков, как другие философы: он был нелюдим, жил молча, а
учение свое записал в книгу и книгу положил в храм Артемиды Эфесской.
Мудрый найдет и поймет, а немудрому и понимать незачем.
Молчалив и мрачен был Гераклит, потому что
знал: во всех этих переменах есть порядок, есть ритм, есть закон, но
доискаться до него, угнаться за ним мыслью очень трудно. А все остальное
не стоит и доискивания: «многознание не научает разуму». Жить среди
переменчивых людей с их переменчивыми заботами он гнушался. Ему
предлагали стать тираном — он отдал власть другому. Его просили написать
для Эфеса законы — он сказал: «Никакими законами вас не исправишь». Его
оставили в покое — он сел под стеной храма Артемиды и стал играть с
мальчишками в кости. Над ним смеялись — он ответил: «Разве это не то же,
что ваша политика?»
В памяти греков он остался как «плачущий
философ» — плачущий о людском ничтожестве. Так его называли в отличие от
«смеющегося философа» — Демокрита, с которым мы тоже скоро встретимся. |