Самым мудрым из законодателей этого времени считался афинянин Солон.
Он был не только мудрец, но и воин и поэт.
Первую свою славу он приобрел вот как. Афины вели войну с Мегарою за
остров Саламин. Афиняне потерпели такое поражение, что в отчаянии
собрались и постановили: от Саламина отказаться навсегда, а если кто
вновь заговорит о войне за Саламин, того казнить смертью. Но Солон
придумал, как заговорить о запретном. Он притворился сумасшедшим,
который не может отвечать за свои слова. Всклокоченный, в рваном плаще,
он выбежал на площадь, вскочил на камень, с которого выступали глашатаи,
и заговорил с народом стихами. В стихах говорилось:
…Лучше бы мне не в Афинах родиться, а в месте безвестном, Чтобы не слышать укор: «Сдал он врагам Саламин!» Если ж афиняне мы, то вперед — и на остров желанный! Смело на бой, чтобы смыть с родины черный позор! Услышав
эти стихи, народ словно сам обезумел: люди схватили оружие, бросились в
поход, одержали победу и заключили мир. Доводы, которыми помогла им
получить Саламин «сказка на каждом шагу», мы уже пересказали в другом
месте.
Когда в Афинах внутренние раздоры дошли до
предела, Солон был избран архонтом для составления новых законов. Он
сделал, говорят, очень многое. Он запретил в Афинах долговое рабство и
вернул кабальным должникам отнятые у них наделы. Он допустил к участию в
народном собрании не только богатых «всадников» (у которых хватало
средств на боевого коня), не только зажиточных «латников» (у которых
хватало средств на тяжелый доспех для пешего строя), но и неимущих
«поденщиков», которых было очень много. Для предварительного
рассмотрения дел он поставил во главе народного собрания «совет
четырехсот». Солон говорил, что новый совет и старый ареопаг — это два
якоря государственного корабля, на которых он вдвое крепче будет
держаться в бурю. Но греки гораздо лучше запомнили не эти, а другие
законы Солона — те, которые служили воспитанию гражданских нравов.
До Солона был закон: «Кто терпит обиду, тот
может жаловаться в суд». Солон его изменил: «Кто видит обиду, тот может
жаловаться в суд». Это учило граждан чувствовать себя хозяевами своего
государства — заботиться не только о себе, но и о других.
До Солона считалось, что междоусобные
раздоры — это зло, и сам Солон так считал. Однако он издал закон: «Кто
во время междоусобных раздоров не примкнет ни к одной из сторон, тот
лишается гражданских прав». Это учило граждан быть хозяевами своего
государства не только в мыслях, но и на деле: где все привыкли быть
недовольными, сложа руки, там властью легко овладеет жестокий тиран.
Власти не любили, когда народ в разговорах
обсуждал и осуждал их действия, а народ не любил, когда ему это
запрещали. Солон издал закон: «Бранить живых людей запрещается в
правительственных зданиях, в суде, в храмах, в торжественных процессиях»
(а разрешается, стало быть, и на улице, и на площади, и дома). И
добавил: «Бранить же мертвых запрещается везде» — потому что мертвые
бессильны защищаться.
Законы Солона учили трудолюбию. Был закон:
«Кто не может указать, на какие средства он живет, тот лишается
гражданских прав». Говорили, что этот закон Солон заимствовал у египтян.
Был другой закон: «Если отец не научил сына никакому делу, то такого
отца такой сын не обязан содержать в старости». Этот закон Солон ввел
сам.
Законы учили уважать трудолюбие даже в
животных. Запрещалось убивать пахотного быка, «потому что, — говорилось в
законе, — он товарищ человеку по работе».
Солон больше всего гордился тем, что не дал
своими законами перевеса ни богатым и ни бедным, ни знатным и ни
безродным, ни землевладельцам и ни торговцам:
Я меж народом и знатью, щитом прикрывая обоих, Стал, — и ни тем ни другим кривдой не дал побеждать. Конечно,
это ему только казалось: там, где он видел справедливое равновесие, мы
бы вряд ли это увидели. Но его убеждение, что главное в мире — закон и
главное в законе — чувство меры, осталось грекам близко во все века. |