В чем счастье? На этот трудный вопрос грек
мог ответить совершенно точно: он об этом пел на каждой пирушке. Была
такая старинная песня:
Лучший дар человеку — дар здоровья; Дар второй — красота; достаток честный — Ему третий дар; а за вином Радость в кругу друзей — это четвертый дар. Греческая
философия ничего не отменила в этом списке, а только дополнила его. Она
сказала: «Благо для человека бывает трех родов: внутреннее, внешнее и
стороннее. Внутреннее — это четыре добродетели; внешнее — это здоровье и
красота; стороннее — это богатство и слава, это хорошие друзья и
процветающее отечество». Какое же благо важнее всего для счастья?
Конечно, внутреннее: его не отнять. Недаром мудрец Биант говорил: «Все
мое — во мне».
Четыре добродетели — это разумение,
мужество, справедливость и самая необходимая — чувство меры. (Недаром
Клеобул говорил: «Мера важнее всего!», а Питтак говорил: «Ничего сверх
меры».) Разумение — это знание, что хорошо и что плохо. Мужество — это
знание, что хорошего нужно делать и что не нужно. Справедливость — это
знание, для кого нужно делать это хорошее и для кого не нужно. Чувство
меры — это знание, до каких пор нужно это делать и где остановиться.
Мужество — это добродетель для войны, справедливость — для мира;
разумение — это добродетель ума, чувство меры — добродетель сердца.
Разумением порождаются понимание и доброжелательство, мужеством —
постоянство и собранность, справедливостью — ровность и доброта,
чувством меры — устроенность и упорядоченность.
Царя Агесилая спросили: «Какая из четырех
добродетелей важнее? Наверное, мужество?» — «Нет! — ответил знаменитый
полководец. — Будь у людей справедливость — зачем им было бы мужество?»
Платон считал важнее других добродетелей разумение; Аристотель — чувство
меры; стоики, пожалуй, все-таки мужество, но все согласились бы, что
выше этого стоит справедливость. Когда Платон расчерчивал свое идеальное
государство, то разумение у него было добродетелью правителей, мужество
— добродетелью стражей, чувство меры — добродетелью работников, а
справедливость — общей добродетелью, на которой держалось все
государство.
Справедливость оказывалась такой важной
потому, что справедливость — это закон, а закон для грека — все.
Понимать ее, мы помним, можно было по-разному: для одних она означала
«равнозаконие» — всем одно; для других, вроде Платона, «благозаконие» —
каждому свое. Даже такая почтенная вещь, как благочестие, была для
греков не отдельной добродетелью, а лишь разновидностью справедливости:
благочестие — это справедливое отношение к богам. Совершать
несправедливость — хуже, чем терпеть несправедливость. Мстить обидой за
обиду в старину считалось справедливостью, а у философов —
несправедливостью. «Как мне отомстить врагу?» — спрашивал человек у
Диогена. «Стань лучше, чем ты был», — отвечал Диоген.
Кому же кажется, что среди земных забот
все равно невозможно сохранить бесстрастие истинного мудреца, для тех
есть куда более простое житейское правило из одной эзоповской басни:
Не слишком радуйтесь и в меру жалуйтесь: И радости и горя в жизни поровну. Если
же спросить у грека, что должен чувствовать человек, достигший счастья,
то он, скорее всего, коротко сказал бы: радость. Этого чувства,
кажется, не отвергал никто из философов, что бы из остального они ни
ставили под сомнение. (Недаром Перикл говорил: «Радоваться нашему
достатку мы умеем лучше, чем кто-либо иной».) Уверяют, будто народную
психологию можно определить по тому слову, которым люди здороваются и
прощаются. Русские, расставаясь, говорят «прости», англичане говорят
«фарвелл» — «счастливого пути», римляне, приветствуя, говорили «валэ!» —
«будь здоров!», а греки говорили «хайре!» — «радуйся!».
Здесь остановимся: нашему отступлению
конец. А конец бывает (это тоже было рассчитано по пунктам) четырех
родов: во-первых, по постановлению, как когда принимается закон;
во-вторых, по природе, как когда закатывается день; в-третьих, по
умению, как когда достраивается дом; в-четвертых, по случайности, как
когда получается совсем не то, чего ты хотел. Будем думать, что это —
конец по умению. |