Эти «характеры» Феофраста так и кажутся
готовыми персонажами для какой-нибудь комедии. Не такой, конечно, как у
Аристофана, где на сцену выводились и обшучивались карикатуры живых лиц и
идей, а такой, какая знакома нам по Фонвизину или Мольеру и обычно
называется «комедией нравов».
Так оно и есть: именно в описываемое время
на афинском театре появляется комедия нового типа. Старая комедия
хотела, чтобы зритель посмеялся и задумался — о войне и мире, о
проповеди Сократа, о поэзии Эсхила и Еврипида, мало ли еще о чем. Новая
хотела, чтобы зритель посмеялся и расчувствовался — над любовью двух
хороших молодых людей или судьбами детей, разлученных с родителями. До
сих пор о чувствах зрителей больше заботилась трагедия; теперь комедия
учится этому у трагедии и становится как бы трагедией со счастливым
концом. Афинский зритель устал думать, устал держать в руках руль
государственного корабля, который, несмотря на все усилия, все шел
куда-то не туда. И он отправлялся в театр, только чтоб развлечься и
развеяться.
Здесь он в каждой комедии встречал почти
один и тот же набор ролей-масок: старик отец, легкомысленный сын, хитрый
раб или прихлебатель, злой рабовладелец, хвастливый воин, самодовольный
повар. Между ними с разными подробностями происходило почти всякий раз
одно и то же. Юноша влюблен в девушку, но эта девушка — рабыня злого
рабовладельца. У юноши есть соперник — хвастливый воин, и он вот-вот
купит девушку у хозяина. Юноше срочно нужны большие деньги, но отец их
не дает: он не хочет потакать разгулу сына, а хочет, чтобы тот поскорей
женился и остепенился. Приходится добывать деньги хитростью — за это
берется лукавый раб или прихлебатель. Разыгрывается хитрость, в каждой
комедии своя, и требуемые деньги выманиваются у отца, у воина или даже у
хозяина девушки. Обман раскрывается, начинается скандал, но тут
оказывается, что эта девушка вовсе не природная рабыня, а дочь свободных
родителей, которые в младенчестве ее подкинули, а теперь случайно
оказались рядом и с радостью ее признают по вещицам, бывшим при ней.
Стало быть, юноша может взять ее в законные жены, отец его
благословляет, раб получает волю, прихлебатель — угощение, повар готовит
пир, а соперники посрамлены.
Перед нами настоящее царство случая: не
воспользуйся раб удобным случаем — не удалась бы хитрость, не случись
рядом девушкины родители — не удался бы счастливый конец. Афинский
зритель смотрит на это с удовольствием: он и в жизни, в домашних своих и
государственных делах, перестал надеяться на собственные силы и
надеется больше на счастливый случай.
Чтобы комедии не были слишком однообразны,
постоянные роли раскрашивались красками разных характеров. Старик отец
мог быть и Брюзга, и Подозрительный, и Скряга, и Чванный, и даже
Молодящийся. Хитрый раб мог быть и Плут, и Наглец, и Хлопотун.
Хвастливый воин мог оказаться Суевером и даже Трусом. Это позволяло
вывести из комедии еще одну мораль, совсем по Аристотелю: крайности
нехороши, а хороша золотая середина, иначе характер будет сам себе
наказанием. Лучшие же комедии этого времени — те, в которых характеры и
роли совмещаются неожиданно. Глядя на них, казалось: все как в жизни.
Признанным мастером этого искусства был друг и ученик самого Феофраста,
автора «Характеров», — Менандр. «Менандр и жизнь, кто кому из вас
подражал?!» — восклицали греки.
Вот идет комедия Менандра «Остриженная».
Ни злодея-рабовладельца, ни раба-интригана, ни прихлебателя, ни повара,
ни вымогательства денег в ней нет. Воин есть, но хвастливым его никак не
назовешь: это пылкий и страстный влюбленный, мечущийся меж гневом и
отчаянием. На сцене три дома: в одном живет воин со своею подругой,
свободной девушкой Гликерой, в другом — богатая вдова со своим приемным
сыном Мосхионом, в третьем — старый сосед-купец. Случилось ужасное: воин
увидел, как соседский Мосхион обнимает и целует его Гликеру. Он пришел в
неистовство, побил подругу и остриг ее, как рабыню. Тут уж оскорбилась
Гликера. Она тайно уходит к соседке-вдове, просит приюта и открывает ей
тайну: она родная сестра ее приемному сыну Мосхиону, их когда-то вместе
нашла подкинутыми одна старуха, но мальчика тут же усыновили в богатом
доме, а она осталась расти в бедности и из гордости до сих пор не
пользовалась этим родством. Конечно, вдова принимает ее с радостью.
Мосхион сперва ликует — вот девушка, которая ему нравится, сама
достается ему в руки! — а потом приходит в уныние: оказывается, эта
девушка — всего лишь его сестра. Воин сперва неистовствует — он даже
готов штурмовать дом вдовы по всем правилам военного искусства, — а
потом приходит в отчаяние: ведь этим он только еще больше обидит Гликеру
и еще вернее ее потеряет. Он просит соседа-купца заступиться за него
перед Гликерою. Но та еще не успокоилась: «Я свободная девушка, я до сих
пор храню вещицы, с которыми меня подкинули родители!» — «Какие?» —
«Вот!» Купец смотрит и, конечно, узнает те цепочки и покрывальца, с
которыми он когда-то в трудную минуту подкинул на волю бога своих
собственных детей-малюток. Так не только брат находит сестру, но и оба
они — отца, а все из-за необдуманной вспышки ревности влюбленного воина —
ну как его теперь за это не простить? Воин клянется, что он больше не
будет; Гликера сменяет гнев на милость; новообретенный отец растроганно
говорит:
Прощать, когда вновь счастье улыбнулося, — Вот это, дочка, подлинно по-гречески! И так общей радостью кончается эта драма переживаний, где нет ни жадности, ни хитрости, а есть гордость, любовь и доброта. |