Свободы, завоеванной Тимолеонтом, хватило
Сиракузам ровно на двадцать лет. А затем они снова оказались под властью
тирана — такого тирана, о котором знать вспоминала с ненавистью, а
беднота подчас и добрым словом.
Его звали Агафокл, он был сын гончара и
сам гончар. О тиранах полагалось коллекционировать все дурные знамения;
так и при рождении Агафокла, говорят, откуда-то стало известно
предсказание, что он принесет много бед Сицилии и Карфагену. Отец его
торжественно отрекся от новорожденного, унес и положил его умирать в
глухом месте, а рабу велел наблюдать. Но младенец чудесным образом не
умирал ни день, ни два; раб заснул, и тогда мать тайком унесла младенца и
передала своим родственникам. Через семь лет отец случайно увидел
мальчика и вздохнул: «Вот и сын бы наш сейчас был такой же!» Тут мать
ему открылась, и Агафокл вернулся в родной дом, на страх Сицилии и
Карфагену.
Он вырос, стал воином-наемником, дерзким и
сильным: никто не мог носить такого тяжелого панциря, как он. Он
сделался начальником отряда; правители пытались его убить, но он
подставил им вместо себя своего двойника, а сам остался цел. В Сиракузах
шла гражданская война, народ боролся со знатью. Его пригласили навести
порядок; он окружил войсками здание совета, перерезал и отправил в
изгнание несколько тысяч богатых и знатных, а народу обещал передел
земли и отмену долгов. Так начинали многие тираны, но первое, что они
делали после этого, — окружали себя стражей и чувствовали себя как среди
врагов, а Агафокл этого не сделал. Он ходил один среди толпы, был со
всеми прост и сам первый подшучивал над своим гончарным ремеслом.
«Горшечник, горшечник, когда заплатишь за глину?» — кричали ему со стен
города, который ему случилось осаждать. «Вот разживусь на вас и
заплачу!» — отозвался Агафокл, взял город и продал жителей в рабство.
На него шли войной карфагеняне. Войска
долго стояли друг против друга на равнине близ той крепости, где
когда-то Фаларид жег людей в медном быке. Было предсказание: «Много
храбрых мужей погибнет на этой равнине», но чьих мужей — было
неизвестно, и поэтому обе стороны медлили. А когда сошлись, то победу
одержали карфагеняне. У них были пращники, метавшие камни весом в мину; у
греков таких не было. Карфагеняне подступили к самым Сиракузам и начали
осаду.
И вот здесь произошло нарушение всех
правил военного искусства. Вместо того чтобы отбиваться, Агафокл оставил
в Сиракузах брата, а сам собрал какое попало войско — он записывал в
него даже рабов, желавших освободиться, — чудом прорвался сквозь
карфагенский осадный флот и поплыл к берегу Африки. Они высадились в
трех переходах от Карфагена и под звуки труб сожгли на берегу свои
корабли — чтобы не было соблазна к отступлению. «Это наша жертва Деметре
Сицилийской», — говорил Агафокл, показывая на летящий к небу огонь и
дым. Греки пошли по лугам, полям и садам, разоряя сытые имения и
поднимая на войну африканские племена, ненавидевшие карфагенян. По ночам
со стен Карфагена жители видели, как по всем концам долины полыхают их
усадьбы. Из Сицилии в Карфаген приходили плачевные вести: осада Сиракуз
не удалась, осаждающий вождь получил предсказание: «Сегодня ты будешь
обедать в Сиракузах», обрадовался, пошел на приступ, потерпел поражение и
обедал в Сиракузах не как победитель, а как пленник.
Четыре года войско Агафокла наводило страх
на Африку. И все-таки победа ему не далась. Брать города было все
труднее. Под Утику, второй после Карфагена город в Африке, он двинул
осадные башни, на которых живой защитой привязаны были карфагенские
пленники; это не помогало, карфагеняне били по своим без жалости. Утику
он взял, но Карфаген выстоял. Африканцы не поддержали Агафокла: их
конные орды стояли зрителями при каждой битве греков с карфагенянами и
ждали исхода, чтобы броситься грабить слабейшего. В Сицилии начиналась
новая междоусобная война. Войска Агафокла стали роптать, собственный сын
его, Архагат, попытался было взять отца под стражу. Тогда Агафокл
бросил все — и армию и сына — и бежал в Сицилию, наводить порядок у себя
дома.
Неслыханный африканский поход как внезапно
начался, так внезапно и кончился. Брошенные войска в ярости прежде
всего перерезали брошенных родственников и помощников тирана, а потом
рассеялись и перешли на карфагенскую службу. Когда один воин занес меч
над Архагатом, сыном Агафокла, тот крикнул: «А что, по-твоему, Агафокл
сделает за мою смерть с твоими детьми?» — «Все равно, — ответил
убивавший, — мне довольно знать, что мои дети хоть ненадолго переживут
детей Агафокла».
В Сицилии Агафокл застал такое отчаянное
положение, что готов был отказаться от тиранической власти. Бывалые
друзья его уняли: «От тиранической власти живыми не уходят». Он заключил
мир с карфагенянами, соглашение с соперниками, восстановил мир, стал
восстанавливать власть. Здесь застала его смерть. Говорили, будто родной
внук, сын погибшего Архагата, отравил Агафокла, подложив ему
отравленную зубочистку. Яд ее разъедал десны и вызывал такие мучения,
что Агафокл будто бы приказал сжечь себя заживо на погребальном костре.